Доктор Х и его дети

Он оглянулся на Маргариту: та сидела, изящно положив ногу на ногу, и теребила цепочку красивой рукой с идеально ровными длинными розовыми ногтями. Висевший на цепочке крупный кулон елозил по ее кофточке как маятник, под расстегнутым белым халатом мерно вздымалась грудь. Богиня невозмутимости. Конечно, ее-то девки рукоблудием грешить не станут, разве что батюшку за крест опять цапнут или за ляжку.

Христофоров почесал бороду и тоже закинул ногу на ногу.

— Мы привыкли к мысли о том, что «любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь», — продолжал отец Варсонофий. — На самом деле надо уметь хранить свои чувства, то есть охранять их от случайного волнения, которое может замутить чистый источник нашей души, — оратор прижал руки к груди, словно защищая от посягательств собственный чистый источник.

«Сейчас крылами махать начнет», — подумал Христофоров. Он давно отметил склонность отца Варсонофия воодушевленно размахивать руками. В общем-то и диагноз он ему давно поставил вследствие дурной врачебной привычки мыслить диагнозами. Но поскольку доктор он был детский, предпочел держать диагноз Варсонофия при себе.

Обычно в экстатическое состояние от собственных речей Варсонофий впадал между восьмой и десятой минутами лекции, но сегодня побил собственный рекорд уже на шестой.

— Большинство людей влюбляются бездумно, легко теряя дар, который нам дан, — чистое и светлое чувство первой любви, — простер он руки к шмыгающей носами пастве.

Уничтожившие «Руслана и Людмилу» шизофреники Толик и Валик кивнули.

Отец Варсонофий принял кивок за полное согласие и воодушевился:

— Предупреждаю вас! Управлять своими чувствами сложно, но возможно. И легко предаться первому случайному увлечению крайне опасно! Для тех, кому удается сохранить незамутненным родник души, первая любовь — это очень глубокое и серьезное чувство, которое может перерасти в истинную любовь в браке. Брак, где первая любовь осталась на всю жизнь единственной, будет самым счастливым. Что может быть лучше для брака, когда прошлое супругов не осквернено никакими случайными связями, увлечениями или влюбленностями?

— Вспомним, как Татьяна влюбилась в Онегина! — призвал отец Варсонофий. — Ее знаменитое письмо читали?

«Этого еще только не хватало!» — чуть не воскликнул Христофоров. Поискал среди стриженых голов плоский затылок Шныря. Но того уже и искать не надо было. Услышав сочетание знакомых слов, тот вскочил и завел:

— Я к вам пишу — чего же боле?..

— Мальчик, сядь, — махнул ему рукой отец Варсонофий.

— Что я могу еще сказать, — не унимался Шнырь, одной рукой судорожно хватая себя за лицо, пытаясь то ли погладить его, то ли стянуть кожу, а другой отмахиваясь от Суицидничка, который дергал его, пытаясь усадить на место.

— Ничего, ничего не надо говорить, — ласково и убедительно попросил отец Варсонофий. — Молодец, что стихи знаешь, но речь сейчас о другом…

— Теперь я зззнаю в вааашей ввволе… — голос Шныря превращался в вой.

Христофоров вскочил, уже предвидя, как через несколько секунд лицо Шныря поедет на бок, и он забьется в эпилептическом припадке. Приступы были редки, но по странной закономерности чаще случались в минуты радости, веселья, душевного подъема. Эмоции поднимались в нем как тесто и, не упираясь в предусмотренные здоровой психикой механизмы торможения, болезненно переливались через край.

Сложно было бы предположить, что невинное упоминание стихотворных строк может вызвать восторг, а затем припадок у Шнырькова. Христофоров угадал его приближение шестым чувством, взращенным за многие годы практики.

— Но ввыыы… — Шнырь завалился на Суицидничка и, корчась, поехал с его колен на пол.

Дети вскочили, загудели. Отец Варсонофий ринулся в зал и сдерживал любопытных, пока Христофоров пробирался по узкому проходу к Шнырю, уже закатившему зрачки и обмякшему, как кукла.

— Идите, идите с ним, — спокойно сказала Маргарита. — Я тут за всеми присмотрю.

Ее кулон болтался теперь почти у самого носа склонившегося Христофорова, как маятник гипнотизера. Для самообороны она его что ли носит?

Шнырь уже приходил в себя и озирался по сторонам. Уводя его из зала, Христофоров оглянулся. Маргарита колыхалась между рядами, рассаживая детей.

Христофорову увиделось что-то особое в битком набитом детьми маленьком зале, подкошенном припадком Шныре, растерянном отце Варсонофии, величественной и невозмутимой Маргарите с ее янтарным кулоном, словно обладавшим своим, отдельным от хозяйки характером. Хорошо знакомые каждый по отдельности, все фрагменты ухваченной взглядом сцены произвели вдруг на него впечатление, обратное эффекту дежавю: из затасканных, порядком выцветших и вроде уже не раз сложенных вместе пазлов сложилась новая незнакомая картина. Было в ней что-то помимо основных действующих персонажей — чувство или ощущение, которое Христофоров не мог определить. Даже будучи неопределенным, оно оказалось волнующим. Может быть, все дело было в аромате духов Маргариты? Или в этом ее гипнотическом кулоне?..

* * *