Доктор Х и его дети

— Прошу прощения, на минуточку, — бодро сказал он.

Маргарита всем телом, как игрушка с заводным механизмом, ринулась вперед:

— Это что такое! Быстро марш к себе! Нечего тут болтаться.

Христофоров вытаращил глаза и попятился, толкнув стоявшую за ним девчонку. Видать, сильно толкнул, испугал, потому что та дернулась всем телом — он отчетливо ощутил это плечом — и побежала прочь.

Славыч уже стоял возле дверей, в одной руке держа портфель, в другой — шапку из меха нерпы, и весь его вид мог бы послужить наглядной иллюстрацией к выражению «втянул голову в плечи». Он посмотрел таким затравленным взглядом, что Христофоров тут же встал на сторону этого незнакомого анти-Славыча, видимо, жестоко пострадавшего от чертовского бабьего начала.

«Солоха, чистая Солоха».

Словно услышав его мысли, Маргарита мгновенно сменила гнев на милость и улыбнулась обоим.

— Не понимают дети, пока не прикрикнешь. Старшие девочки совсем режим не соблюдают, а младшие на них смотрят — и туда же.

Уже не заводная игрушка, а прежняя Маргарита двинулась на них, лицом выражая радушие, а телом указывая на дверь. Славыч не сопротивлялся и первым исчез, наспех пожав руку Христофорову и надвинув козырек серой нерпы на глаза, словно она могла превратить его в человека-невидимку.

— Что-то не пойму я вашего отношения к девочке, — пробормотал Христофоров. — Я, собсно, затем только, чтобы поставить в известность насчет макраме. Если вы против…

— Пускай ходит, — бегло согласилась Маргарита. Так, что он понял: макраме — последнее, что ее сейчас интересует. — Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы… ну вы знаете. Пусть освоит перед выпиской.

Христофоров топтался на пороге, сам себе мучительно напоминая Винни-Пуха в гостях у Кролика, с той лишь разницей, что не знал точно, зачем пришел, и выход из гостей был ничем не затруднен, но он все стоял и откашливался, засунув руки в карманы халата, который давно следовало бы постирать.

— Чай будете? С утра собираюсь выпить, — Маргарита добрела на глазах.

Христофоров мотнул головой, степенно вышел, прикрыл дверь и ринулся к себе, перешагивая через две ступени. Уже в своем отделении, громыхая ключом в двери, понял, что во рту пересохло и ему очень, прямо нестерпимо хочется выпить. Не чая, конечно.

* * *

Истории болезни высились неровной стопкой на краю стола. Природа их сродни песочным часам: сколько ни перекладывай, через несколько дней все повторится сначала, и так до бесконечности. Часть истории болезни — дневник — полагается вести раз в три дня до самой выписки, а при поступлении с экстренными показаниями по скорой — первые три дня ежедневно. По молодости, когда нагрузка в отделении была меньше, потому что врачей работало больше, они с напарником даже пытались писать дневники пациентов в стихах: сдал дежурство — принял дежурство — продолжил скорбную песнь. Десять лет назад напарник умер, и продолжать поэтическую эстафету стало некому.

Христофоров тягал одну карточку за другой, как пирожки с противня, и, стараясь думать только о том, что пишет, яростно множил свои же каракули: «Обслуживается частично медперсоналом. В режиме отделения удерживается под наблюдением. По записям дежурного: нуждается в сдерживании, часто кричит, пытается выбежать из палаты, хватает персонал за одежду. Учитывая сохраняющиеся поведенческие нарушения, доза галоперидола увеличена. Аппетит, сон, физиологические отправления без особенностей. Соматическое состояние спокойное».

«Состояние спо-кой-но-е», — повторил он сам себе. В дверь постучали. Христофоров посмотрел в выпученные глаза собачки и понял: что-то стряслось. Интуицию он не считал своей сильной стороной, но иногда предугадывал мелкие события за минуту-другую до их свершения. С крупными не срабатывало ни разу, да и были ли они в его жизни?

Анна Аркадьевна втолкнула в кабинет Фашиста, Существо и Омена.

— «Собачий кайф», — сказала она и добавила: — Среди бела дня. Совсем совесть потеряли.

«Строго говоря, это лучше, чем ночью», — подумал Христофоров, а вслух обратился к Омену, наперед досадуя о напрасной потере времени:

— Опять?

— Опять, — ответила вместо него Анна Аркадьевна. — А отвечать за них, обалдуев, если на тот свет отправятся, кто будет? Я?

Омен улыбнулся. Конечно, ему был известен ответ.

Христофоров почувствовал, как «состояние спо-кой-но-е» перекувырнулось через голову и приземлилось на пятую точку.

— Я тебя просил? Предупреждал? Уговаривал? Объяснял? Хочешь, в «сухой конверт» закатаю? Чтобы вреда от тебя другим детям не было?

— Как это? — проявил интерес Омен.

— В простыню завяжу — и не пошевелишься, — отрезал Христофоров, прекрасно зная, что не сможет этого сделать, даже если очень захочет: «сухой конверт» — наследие карательной психиатрии, в детских лечебницах не применялся даже в советское время. С его помощью усмиряли буйных больных, а Омен, напротив, был слишком тихим. Его оставалось только выписать и отправить домой вместе с эпикризом и справкой Славыча.

Сегодня же позвонит опекунше и сообщит, чтобы в конце декабря приезжала за мальчиком. Даже социопат имеет право встретить Новый год в кругу семьи.