Доктор Коул

Никто никому не представлялся. Это сделали позже.

— Ты десятый мужчина, — сказал мужчина с седой бородой.

Я понял, что совершил миньян^[12], позволив им закончить с псалмами и приступить к утренним молитвам. Несколько мужчин улыбнулись, еще один глухо пробормотал, что я пришел очень кстати. Я внутренне застонал. Даже в самом лучшем своем состоянии я не хотел бы попасть на службу ортодоксальных евреев.

Однако что я мог предпринять? На столе стояли стаканы с водой, и сперва мне дали напиться. Кто-то протянул филактерии.

— Нет, спасибо.

— Что? Не будь глупцом, ты должен надеть филактерии, они не кусаются, — прогрохотал мужчина.

Очень много лет прошло с тех пор, как я в последний раз надевал филактерии, потому им пришлось помочь мне надеть кожаные ремешки на лоб и руку и закрепить коробочку с текстами Торы на переносице. Между тем двое других мужчин нацепили мне филактерии и проговорили молитву. Никто меня не торопил. Позже я узнал, что они привыкли к нерелигиозным евреям, время от времени забредающим к ним в дом. Это была мицва, считалось благословением иметь возможность помочь и направить. Когда начались молитвы, я обнаружил, что серьезно забыл иврит, но остаточных знаний было вполне достаточно для службы. Когда-то в семинарии меня хвалили за хорошее знание этого языка. Ближе к концу службы трое мужчин стали для каддиша, молитв по недавно умершим, и я стал вместе с ними.

После молитвы мы позавтракали апельсинами, сваренными вкрутую яйцами, хлебом и крепким чаем. Я гадал, как бы сбежать от них, когда они прибрали стол после завтрака и принесли большие книги, писанные на иврите. Страницы их пожелтели и обтрепались, а уголки обложек помялись и вытерлись.

Через несколько минут они расселись на разнокалиберные стулья и принялись изучать книги. При этом они спорили, ругались между собой, слушая аргументы оппонента с повышенным вниманием. Темой их дискуссии было то, насколько человечество тяготеет к добру, а насколько — ко злу. Я был поражен, как редко они заглядывали в книги. Они цитировали наизусть целые абзацы устного закона, сформулированного почти две тысячи лет раввином Иудой. Они с легкостью обсуждали вавилонский и иерусалимский Талмуды, спорили о разных точках зрения в Путеводителе растерянных^[13], Зогаре^[14] и прочих трудах. Я понял, что стал свидетелем ежедневной словесной баталии, которая ведется уже более шести тысяч лет по всему миру.