Доктор Кто. День Доктора

И вот наконец мы дошли до третьей главы, которую многие считают самой напряженной из «Заметок Доктора». Не забывайте главные вопросы: кто написал это о Докторе и о каком из Докторов это написано? Моменты, когда Доктор предпочитает использовать или, напротив, не использовать свой титул, как всегда, говорят о многом.

В зависимости от того, с какой стороны посмотреть, Доктор был заперт в той темнице два часа или четыреста лет. Рядом не было друзей, не было ТАРДИС, и, хотя со стороны казалось, что Докторов в темнице трое, на самом деле он был совершенно один.

Поразмыслите о том, каково ему в такие минуты.

(Примечание: жалобы по поводу девятой главы, которую вы все прочитали, продолжают поступать. Нет, мы не забыли ее напечатать – это вы забыли прислушаться, когда вас предупреждали. Если не верите, попробуйте прочесть ее снова.)

Глава 3 400 лет Доктора

В темнице было мрачно, холодно и уныло. Будто ловушка памяти, она надолго осталась со мной. Каждый раз с тех пор, заходя в комнату или сворачивая за угол, я ожидаю, что вокруг меня снова сомкнутся стены той темницы. Если это кажется вам странным, задумайтесь вот о чем: с того самого мгновения, как я впервые там оказался, я знал, что мне суждено вернуться. Будущее стояло прямо передо мной в двух лицах сразу. Даже сумей я спастись, добраться до ТАРДИС, умчаться прочь через галактики в самый конец Вселенной и укрыться в темнейшей из пустот, я знал, что рано или поздно снова окажусь здесь, рядом с теми, кем мне предначертано стать. Знал, что это место будет моей тюрьмой не только сегодня, но и спустя время и снова время.

Я пишу это, чтобы, возможно, наконец-то его покинуть.

Я проделал путь от Ричмонда до Тауэра трижды. Или скорее единожды, но видел все вокруг тремя разными парами глаз. В первый раз, когда меня бросили в телегу, а напротив меня сидели мои будущие воплощения, я счел происходящее почти невыносимым. Будь мои руки не связаны, я бы, может быть, покончил с собой, – придушив их обоих.

Поначалу Галстук-бабочка великодушно молчал – просто сидел себе с широченной улыбкой, которая то ли намекала на легкое сотрясение мозга, то ли вызывала большое желание это сотрясение ему устроить. А Дюпон-долдон[4] тем временем все поглядывал и поглядывал на своего близнеца, пока наконец не сказал:

– Ты что-то неразговорчив.

– Еще бы, ему ведь руки связали, – сказал я, и тот, к моему немалому удивлению, рассмеялся.

– Над своими же шутками смеяться – плохая привычка, – заявил Галстук и тут же расхохотался над собственной.

– Я видел, как ты подмигнул воронке, – сказал Папочкин костюмчик. – Что это было?

– Невербальная коммуникация, – ответил Галстук. – Тебе стоит попробовать.

И не поспоришь ведь.

– Нет, ты подмигнул, я прекрасно знаю, что значит подмигивание, особенно когда подмигиваю я. Вот только я не знаю, что оно значит. Что оно значило? У тебя что, есть план?

– Может, и есть.

Далее последовала двадцатиминутная безостановочная перепалка о преимуществах планов как таковых, об опасности преждевременного их раскрытия, о вероятности того, что кое-кто просто делает вид, что у него есть план, а на самом деле дожидается, пока что-нибудь случится, чтобы сделать вид, что так и было задумано, о необходимости как можно быстрее обрисовать и объяснить этот конкретный план и о возможности того, что возница может подслушать разговор. Закончилось все просьбой возницы говорить потише.

– Слушай, планы – это здорово, – прошипел Папочкин костюмчик, совсем чуть-чуть понизив голос. – Я их обожаю, я сам как один сплошной план. Но мне очень хотелось бы знать, в чем заключается твой, потому что, если ты не заметил, нас вот-вот обезглавят!

– Может, вы хоть после этого заглохнете наконец? – простонал я, и они оба оскорбленно на меня уставились. – Потому что если нет, то давайте меня хотя бы насадят на пику где-нибудь не рядом с вами.