Доктор N

Авель Енукидзе советовался с Кобой, помнит, тому не понравилось, как однажды Нариман пытался расшифровать его поздний псевдоним: Я немного знаю грузинский и даже древнегрузинский, в Гори учили. Джуга - это сталь, ну и потому Сталин... - почувствовал, что Коба недоволен, тут же о себе, и понял, что еще хуже: - Вот я, к примеру, у меня фамилия Нариманов, Нар - это мужественный, неутомимый, я б по-русски звучал, очевидно, как Мужествин, что ли?

Авель, поминит, пошутил: А может, Неутомимов?

- Я на похоронах выступать не буду,- сказал Коба Авелю.- Не могу лицемерить. А ты и Серго - это ваше дело, мы люди свободные, неволить никого нельзя.

Так тебе и поверил! - подумал Авель.

Когда Сталин узнал, что Серго был на траурном митинге и даже выступал, хотя вся церемония была заранее согласована и утверждена, изобразил удивление: Серго пошел? Беспринципный человек! Был и остался. Павлович? Такой же, как Серго, болтун, кумира себе сотворили в лице Нариманова!

...Все ушли, а они вдвоем с сыном, Гюльсум и Наджаф, у могилы стоят. Как жить дальше? Наджаф мал, не понимает, что произошло, но взяла с собой, чтоб запомнил. Вернутся домой и, будто кто вынул из ящика и положил на стол,- исписанные рукой Наримана листки. Письмо к сыну. Тут же, не снимая шубы, стала читать. Читает и плачет. Спрятать! Пока никто не увидел. Написать такое: и большевизма не будет!.. Сунула в сумку, потом в шкаф - под бельё. Ещё куда-то, затем новый переезд... Так спрячет, что и сама не найдет. А когда обнаружит снова, после гибели сына на войне... - но кому они теперь нужны, умерли все (и её самой нет).

И, собирая со стола накопившиеся в связи с похоронами бумаги, Авель хотел сдать в архив и линованный тетрадный лист, на котором, готовясь к выступлению, набросал вехи жизни Наримана, хронологию его деяний, да забыл, срочный вызов к Кобе, и лист, сброшенный сквозняком под тумбу доставленного сюда из царских палат стола, был подхвачен новым дуновеньем и, качаясь, будто на крыльях, взлетел и спикировал в щелочку, оттуда в подпол, долго прятался там, в своем подполье...

пока я, забредший в этот особняк, который давно снесен, не

обнаружил листок, он разворачивался как свиток, обычная

хронология, покрытая пылью, никакого труда сдуть её:

1870-1925, даты рождения и смерти, а меж крайними датами,

когда перевел гоголевского Ревизора (1892),

сочинил историческую трагедию Надир-шах, маленький роман Бахадур

и Сона (1896 и 1899);

вступил в Российскую социал-демократическую партию с непременной

детализацией, что речь о бакинском Гуммете (осень 1905);

заключение в Метехский тюремный замок, группа бакинской

интеллигенции посылает в мусульманскую фракцию при

Государственной Думе петицию об освобождении знакомого бакинцам

доктора Нариман-бека Нариманова, шесть месяцев в Метехском замке

без предъявления каких-либо обвинений;

ссылка в Астрахань, губернатор штрафует редактора тамошней газеты

Бурхани-Таракки на двести рублей с заменой, в случае

несостоятельности, тюремным заключением на два месяца - за

помещение полной автобиографии ссыльного доктора;

амнистия (все это с марта 1909 по июль 1913),

недолгое конфликтное комиссарство в Бакинской коммуне с апреля по

июнь 1918,

красиво округленная мысль, что с участием Ленина + плюс добро

Сталина + ходатайство Реввоенсовета 11-й Красной Армии во главе с

Тухачевским, упомянутым вскользь, но чей призыв крылат: штыком

осчастливить человечество, а в подмогу к штыку - ядовитые газы,

чтоб выкурить из лесов белые партизанские банды, Политбюро

удовлетворяет просьбу т. Нариманова, о срочном выезде в Баку

следом за частями славной Красной армии, где Нариманов, будучи

ещё в пути, уже избран первым председателем Ревкома Азербайджана

(апрель 1920);

и пока я читал, на листке проступали новые даты, после смерти,

расшифровка была облегчена интуицией, искусно инкрустированной

иррациональной изобретательностью, игровой импровизацией,

имитирующей изгойство,

1934, дважды подчеркнуто с учётом выстрела первого декабря:

имеется в виду, что в ходе пересмотра роли фигур на доске

шахматных кавказских баталий (атака! руби! ура! музыка!) имя

Нариманова было внесено в чёрный забвенный список

национал-уклонистов, враждебных большевизму, чей закат Нариманов

предрекал (естественно, в силу исторической

ограниченности) и потому подвергся посмертной репрессии.

1956, восклицательный знак, тут особой проницательности не

требуется: реабилитация.

1970, знак вопроса, имеется в виду, что столетний юбилей

Нариманова не отмечен, помешал юбилей вождя большого, и вовсе

забыто за давностью лет, оно к лучшему! что некогда оба вождя

гляделись рядом, мировой и восточный, их рисовали похожими, как

братьев-близнецов, и народный ашуг, или ашыг, прижав к груди

трехструнный саз, пел вдохновенно на хлопковом поле, чайной

плантации, у нефтяной вышки на измазанном мазутом пятачке: К нам

шагает с доброй вестью,

к нам стремится издалека седовласого Востока Ленин

Нариманов, вождь-учитель с ясным взором.

1972, реплика ха-ха, курьёз с установкой в Баку памятника

Нариманову: кто-то бдительный измерил, что памятник этот на