Доктор Сергеев

Беляев обходил помещения санбата, заглядывал во все уголки, осматривал постели и белье, пробовал пищу, опрашивал больных. Потом в течение трех часов он присутствовал на операциях и пристально, не упуская ни одной мелочи, приглядывался к работе врачей, сестер и санитаров.

Костя с трудом одолел волнение, когда Беляев подошел к его столу и, став рядом с ассистентом, молча впился глазами в операционное поле, в пальцы Кости, словно завороженный тонким искусством прекрасного оператора или, может быть, наоборот, — очень недовольный им.

— Эту операцию я впервые делаю… — почему-то вырвалось у Кости, будто он уже понял, что делает ее плохо, и торопится объяснить, почему именно это получается так.

— Ничего, ничего, не волнуйся, — просто сказал Беляев. — Все идет хорошо.

На обычно бледном лице Кости кожа между колпаком и маской стала розовой. Увидев улыбающиеся глаза Надежды Алексеевны, он покраснел еще больше. Беляев не отходил от Кости до конца операции, и чем дольше он стоял, тем сильнее смущался Костя. Он уже не сомневался, что старику что-то не нравится, что у него с языка готово сорваться какое-то замечание.

Так оно и оказалось.

— Видишь ли, — тихо, но очень убедительно сказал Беляев, когда раненого унесли. — Конечно, сульфамиды — великая вещь. Это бесспорно. Но, надеясь на них, ни в коем случае не следует отказываться от старого обязательного правила: не делать глухого шва в условиях войскового района, в боевой обстановке. При малейшем сомнении в полном гемостазе или стерильности раны я решительно рекомендую лишь частичное зашивание ее, с временным дренажем.

Костя в глубине души возмутился. Как, и этот замечательный хирург не верит в сульфамиды? Неужели и он до сих пор не сумел убедиться, что сила этих удивительных препаратов превыше всяких старых правил? Неужели и он не знает, что, используя местное и общее применение стрептоцида и сульфидина, можно безусловно зашивать рану наглухо?

Костя сказал:

— Несколько месяцев практического опыта убедили нас, что сульфамиды достаточно гарантируют от…

Беляев, улыбаясь, прервал его:

— На сульфамиды надейся, а сам не плошай!

И потом, пока Костя готовил руки для следующей операции, Беляев объяснял ему, что больных с зашитой раной нельзя выпускать из-под наблюдения хирурга, дабы при самом начале воспалительных явлений сразу же можно было распустить швы.

— Практика тыловых госпиталей и клиник показала, что известный процент нагноений возникает и при тщательной сульфамидной обработке. А зачем это нам? — спросил он, строго глядя в глаза Кости. — Лишняя осторожность дает лишний процент быстро выздоравливающих. Ведь больные уходят от тебя дальше, ты за ними проследить не можешь.

— Да, конечно… — смущенно подтвердил Костя.

В нем боролись противоположные чувства: большого уважения к Беляеву, к его обширному опыту — и своей уверенности в могуществе дорогих его сердцу сульфамидов.

Посмотрев еще несколько операций Соколова, Трофимова и других врачей, Беляев вернулся к столу Кости и внимательно, от начала до конца, проследил за тем, как уверенно, обнаружив при вскрытии брюшины внутреннее кровотечение, Костя сделал все, чтобы прекратить его, с какой тщательностью провел ревизию брюшной полости и как просто, сдав раненого санитарам, сказал:

— Следующего!

— Молодец! — совсем тихо произнес старик. — Ты стал хорошим хирургом. В мирной обстановке для такого опыта нужны годы.

В перерыве после обеда Беляев собрал весь медперсонал и сделал сообщение о состоянии санбата. Как и полагается в этих случаях, он отметил достоинства и недостатки работы. Костю поразила редкая наблюдательность старика, увидевшего все, до последней мелочи, все, чего не замечали ни Соколов, ни Трофимов, ни он сам.

«Удивительно, когда он только успел все это заметить?..»

Беляев говорил и о работе хирургов, и о среднем персонале, и о способе стерилизации инструментов, и о вкусе пищи, и о состоянии больных. Во всем он обнаруживал редкое внимание, любовь и какую-то особенную, глубокую связь с делом, которому служил.

Говоря о принципах современной полевой хирургии и чаще всего обращаясь к Косте, он сказал: