Доктор Серван

Все было так, как и сказала женщина: ее дочь была при смерти. Глухое хрипение вырывалось из ее груди, растрепанные волосы прилипли к исхудалым щекам, открытые глаза девушки, уже затуманенные приближением смерти, казалось, внимательно смотрели на один из брусьев потолка. Над окошком висело вырезанное из дерева распятие, с которого Спаситель, склонив голову, будто бы говорил умирающей слова утешения. Рядом располагалось изображение первого причащения с указанием числа, когда несчастная в первый раз приобщилась к этому таинству. Это было единственное место, которое пощадил дым и зловредный воздух. Над камином находилось увенчанное веточками вербы маленькое зеркало, оно окрашивало в зеленый цвет лицо каждого, кто в него смотрелся. Сверху, под стеклянным шаром, висело сделанное из воска лицо младенца-Спасителя, немного пониже, в рамке из черного дерева, — портрет молодого человека в военном мундире. Стену покрывали разноцветные обои — то серые, то голубые, то зеленые, между которыми зияли черные прогалины. В этих местах сырость истребила бумагу, а новые обои так и не поклеили, то ли из-за бедности, то ли из-за нерадивости. На столе, куда мальчик поставил лампу, лежали кусок хлеба, тарелка и железная вилка. В камине на еле тлеющих углях стоял небольшой таганчик[1] с горшочком, где кипятилась вода. Чашка с медом, старое блюдечко с сахаром, стул, на котором спала толстая кошка, — вот и все «убранство» этого бедного жилища. Доктор смутился при виде такой нищеты.

Едва женщина вошла в комнату, как тут же опустилась на стул, с которого быстро спрыгнула испуганная кошка. Ребенок, словно завороженный, смотрел на умирающую и не смел пошевелиться. Доктор приблизился к девушке. Она по-прежнему лежала без движения. В глазах матери замер немой вопрос. Она с надеждой посмотрела на доктора, но тот только покачал головой, да так, что бедная женщина сразу ощутила всю безнадежность положения больной.

— Почему вы не позвали меня раньше? — спросил доктор Серван.

— Все уже кончено? — спросила женщина, и две крупные слезы покатились по ее желтым морщинистым щекам.

— Нет, — ответил доктор, — но…

— Но скоро будет кончено, вы это хотите сказать?..

В комнате повисло тяжелое молчание, на фоне которого хрипы, вырывавшиеся из груди девушки, звучали еще явственнее и ужаснее.

— Бедная моя девочка! — вскрикнула мать, падая на колени перед постелью и покрывая поцелуями и слезами уже похолодевшую руку дочери. — Извините меня, господин доктор, я вас напрасно побеспокоила.

— У вас только одна комната? — спросил доктор.

— Да.

— Неужели во всем доме нет другой свободной комнаты?

— Есть.

— Но почему же вы не попросили ее для своей дочери? Чистый воздух мог бы пойти ей на пользу.

— Я попросила, но наша домовладелица — старуха, которая никогда не имела детей, ответила мне: «Эта комната обойдется вам в двадцать талеров за месяц». Так как у меня не было таких денег, то мне пришлось оставить моего бедного ребенка умирать здесь.

— Но, послушайте, ваша дочь еще не умерла.

— О, — воскликнула женщина, поднимаясь с колен и печально качая головой, — о, я прекрасно знаю, что означает эта неподвижность. Точно так же умирали две мои другие дочери: сначала кашляли, потом их лица осунулись, а глаза ввалились; затем начались кровохаркание, озноб, лихорадка, эти ужасные хрипы, а потом… смерть. Все это длится уже около года. Я-то знаю… Вот уже три года минуло с тех пор, как я поселилась в этом доме с тремя своими дочерьми. Эта последняя…

Бедная женщина, у которой, казалось, не осталось больше слез, молча села на постель, не смея взглянуть в лицо умирающей. В эту минуту ребенок, что принес лампу, начал кашлять, но так как он думал, что девушка спит, то закрыл рот маленькой ручкой, чтобы не шуметь и не разбудить ее.

— Несчастное дитя, — сказала женщина, глядя на ребенка, — скоро придет и твой черед. В этом доме только я одна не умираю!

У доктора на глаза навернулись слезы.

— Послушайте, — обратился он к женщине, — вы ведь тверды духом, не правда ли?

— О, я знаю, вы хотите сказать мне, что надежды больше нет.

— Воздух этой комнаты убивает ваших детей, — продолжал доктор, — и даже этот ребенок болен, — прибавил он, глядя на малютку, щеки которого, раскрасневшиеся было от кашля, снова покрыла матовая бледность.

— Теперь он останется у меня один, — проговорила женщина. — Я буду заботиться только о нем, — и она судорожно обхватила обеими руками голову ребенка.

— Это… последний? — спросил доктор Серван с замиранием сердца.

— Да, — печально ответила мать, — но и он долго не протянет; мальчик всасывал смерть вместе с молоком своей матери.

Доктор удивленно взглянул на женщину и спросил:

— Это не ваш сын?

— Нет, это ребенок моей первой дочери, которая умерла.

— А его отец?