Сотни ваз, блюд, кувшинов, каких-то предметов, назначение которых я не смог определить; все подсвечено и сверкает. Одна стена была уставлена преимущественно синим с белым, вдоль другой красовались простенькие с виду серо-зеленые предметы. Больше всего простора было выделено фарфоровой живности: лошадям, верблюдам, собакам и фантастическим ушастым созданиям, помеси дракона с обезьяной, раскрашенных в веселые голубые, зеленые и желтые цвета. На некоторых лошадях восседали человеческие фигурки. На семифутовом кофейном столике разместилось что-то вроде миниатюрного храма, разрисованного теми же яркими мазками.
— Это что-то, правда? — с восхищением произнес Сейфер. — Ричард сказал, что все эти животные относятся к династии Тан. Им больше тысячи лет. Их находят при раскопке древних гробниц в Китае. Замечательно, вы так не считаете?
— Довольно смело держать фарфор в наших краях, — заметил я, — учитывая сейсмическую опасность.
Погладив бороду, Сейфер сдвинул ермолку на затылок. В его стриженных под ежик серо-стальных волосах кое-где пробивались рыжеватые пряди. Я до сих пор никак не мог избавиться от образа раввина. Мне вспомнилось, как Сейфер отозвался о смерти своего сына-гомосексуалиста. «Его болезнь подтолкнула меня учиться быстрее». У него были зеленовато-серые глаза, чуть тронутые теплотой. Подобно большинству высоких людей, Сейфер сутулился.
— Ричард храбрый человек, — сказал он. — И дети у него храбрые. Пройдемте к ним.
Мы пошли дальше по широкому коридору. Густой ковер заглушал наши шаги. Вдоль стен нескончаемо тянулись шкафчики. Одноцветные вазы всех оттенков, в зеркалах отражаются иероглифы, выведенные на белых доньях; крошечные фигурки землистого цвета; целые полки гончарных шедевров в белых, кремовых и серых тонах; снова та бледная чистая зелень, которая, как я пришел к выводу, мне понравилась больше всего. Множество закрытых дверей, вдоль одной стены и в глубине. Сейфер пригласил меня пройти в единственную открытую дверь.
Потолок, который сделал бы честь любому собору; черные кожаные диваны и кресла, черный рояль в углу. За стеной стеклянных дверей аквамариновый бассейн и подсвеченная зелень листвы. А позади хлорированной воды — резные листья пальм, говорящих о близости океана. Книжные полки из красного дерева, уставленные дорогими книгами в твердых переплетах. Шикарный стереокомплекс «Банг и Олафсен», семидесятидюймовый телевизор, лазерный проигрыватель, другие игрушки для взрослых. На верхней полке четыре фотографии. Ричард, Эрик и Стейси. Молодая улыбающаяся женщина, Джоанна.
Ричард сидел на самом большом диване, небритый, с закатанными до локтей рукавами, взъерошенный — словно его кудри атаковали птицы, искавшие материал для гнезд. Как всегда, он был в черном, и одежда сливалась с обивкой дивана. От этого Ричард казался очень маленьким — словно какой-то нарост на черной коже.
— Вы пришли, — полусонным голосом произнес он. — Спасибо.
Я уселся в кресло. Ричард молча взглянул на Джо Сейфера.
— Пойду посмотрю, как дети, — сказал тот и вышел.
Ричард достал что-то изо рта. Вдоль кромки волос его лоб покрылся испариной.
Когда шаги Сейфера замерли вдали, Ричард сказал:
— Говорят, он в своем деле лучший. — Взгляд мимо меня. — Это наша семейная гостиная.
— Красивый дом, — заметил я.
— Не вы первый так говорите.
— Что случилось? — спросил я.
Пусть Ричард понимает этот вопрос как угодно; меня все устроит. Но он молчал, глядя куда-то поверх меня — на погасший экран телевизора. Словно ожидая, что тот включится сам собой и даст ему какое-то озарение.
— Итак, — наконец сказал Ричард, — вот мы и встретились.
— Ричард, чем я могу вам помочь?
— Сейфер говорит, все, что я вам скажу, будет конфиденциальной информацией, если только вы не сочтете, что от меня исходит непосредственная угроза кому-то третьему.
— Это действительно так.
— Я никому не угрожаю.
— Хорошо.
Погрузив руки в волосы, Ричард вцепился в жесткие завитки.
— И все же давайте обсудим ситуацию гипотетически. В интересах всех сторон.
— Какую ситуацию?
— Ну, сложившуюся ситуацию. Скажем, один человек — совсем неглупый, но иногда ошибающийся — скажем, этот человек стал жертвой импульсивного порыва и совершил какую-то глупость.
— Какого порыва?
— Непреодолимого желания закрыть дело. Умным этот поступок никак не назовешь; более того, это самое глупое, самое безумное, что сделал наш человек за всю свою жизнь, но он был не в своем уме, потому что… потому что на него повлияли обстоятельства. В прошлом этот человек всегда что-то ожидал от жизни. Это ни в коем случае не говорит, что он неисправимый оптимист. Наоборот, уж ему-то известно, что далеко не всегда дела идут, как было намечено. Более того, именно этим он и
— Он действовал, поддавшись порыву.