Доктор Смерть

— И со многими «мозговедами» ты разговаривал?

— Всех не перечесть. И все такие же кретины, как и ты. — Донни закрыл глаза. — Кругом лица, кто-то что-то бормочет… Крошечные страшные комнаты, вроде этой… Проникните сквозь кожу, загляните внутрь. А мне нравится моя кожа. Кожа — это всё. Она удерживает внутренности тела. — Глаза открылись. — Слушай, приятель, сними с меня вот это, дай потрогать свою кожу. Когда я не могу к ней прикоснуться, мне кажется, что меня здесь нет.

— Всему свое время, Донни.

Застонав, он отвернулся.

— Кстати, о твоей коже, — сказал я. — Ты сам ее разукрасил?

— Идиот! Как я мог работать на спине?

— Ну а остальное?

— А ты что думаешь?

— Я думаю, это твоя работа. Хорошая работа. У тебя есть талант. Я видел и другие твои картины.

Молчание.

— «Урок анатомии», — сказал я. — И все остальные шедевры. Зеро Толеранс.

Донни судорожно дернулся. Я ждал, когда он заговорит. Тишина.

— Мне кажется, Донни, я понимаю, почему ты выбрал этот псевдоним. У тебя нулевая терпимость по отношению к глупости. Ты терпеть не можешь дураков.

Как и твой отец…

Он прошептал что-то неразборчивое.

— Повтори, я не расслышал, — попросил я.

— Терпение… это не добродетель.

— Это еще почему, Донни?

— Ты ждешь, а ничего не происходит. Через какое-то время ты задыхаешься. Сгниваешь. Время умирает.

— Умирают люди, время продолжает свой бег.

— Вы меня не поняли, — произнес Донни чуть громче. — Смерть человека — ничто; черви получают новый корм. Но когда умирает время, все останавливается.

— А когда ты рисуешь, что происходит со временем? — спросил я.

Сквозь космы бороды мелькнула улыбка.

— Я познаю вечность.

— Ну а когда не рисуешь?

— Я опоздал.

— Куда опоздал?

— Повсюду. Мое время прошло. У меня поражены полушария головного мозга, возможно, также надлобная кость, височная кость, зрительный бугор. Всё не на своих местах.

— Где ты сейчас рисуешь?

Донни посмотрел мне в глаза.

— Слушай, вытащи меня отсюда.

— Ты предложил свои картины отцу, но он их не взял, — сказал я. — После его смерти ты попробовал показать их всему свету. Чтобы все увидели, на что ты способен.

Он принялся сосредоточенно жевать губы.

— Донни, это ты убил отца?

Я склонился к нему. Так близко, что он мог бы укусить меня за нос. Донни даже не попытался. Он лежал совершенно неподвижно, уставившись в потолок.

— Ты? — повторил я.

— Нет, — наконец едва слышно произнес он. — Я опоздал. Как всегда.

После этого Донни умолк. Минут через десять, когда я уже отчаялся его разговорить, в палату вошла медсестра с соломенными волосами. У нее в руках был металлический поднос с пластмассовым стаканчиком с водой и двумя таблетками, одной вытянутой и розоватой, другой белой и круглой.

— Завтрак в постель, — объявила медсестра. — Двести миллиграммов на закуску и сто — основное блюдо.

Учащенно дыша, Донни попытался сесть, забыв о том, что привязан к кровати. Ремни рванули его за запястья, и он, задыхаясь, упал на спину.

— Воды не надо, — прошептал Донни. — Я не хочу захлебнуться.

Медсестра хмуро взглянула на меня, точно я был во всем виноват.

— Как вам угодно, сеньор Салсидо. Но если ты не сможешь проглотить таблетку, не запивая ее, я не побегу к врачу просить разрешения сделать инъекцию.

— Без воды лучше. Безопаснее.

Медсестра протянула мне поднос.

— Вот, угощайте его сами. Я не хочу, чтобы мне откусили палец. Она недовольно смотрела на то, как я взял розовую таблетку и поднес ее к лицу Донни. Тот уже заранее широко раскрыл рот. Я разглядел, что у него уже практически не осталось коренных зубов. На меня пахнуло запахом гнили. Я выпустил розовый овал, и Донни, подхватив его серым языком, жадно дернул кадыком.

— Восхитительно.

Следом за розовой туда же отправилась белая таблетка. Донни ухмыльнулся. Рыгнул. Медсестра, выхватив у меня поднос, выскочила из палаты как ошпаренная.

Я снова опустился на стул.

— Ну, вот и всё, — сказал я.

— А теперь убирайся, — буркнул Донни. — С меня хватит.

Я посидел рядом с ним еще какое-то время, пытаясь выведать, удалось ли ему попасть в квартиру отца, что он думает о его библиотеке, читал ли он «Беовульфа». Донни никак не отреагировал на название книги.

Оживился он только тогда, когда я сказал, что встретился с его матерью.

— Да? И как она?

— Очень о тебе беспокоится.

— Пошел ты к такой-то матери!

Я снова попытался заговорить о шкатулках в виде книг, о сломанных стетоскопах.

— О чем это ты, мать твою? — не выдержал Донни.

— Ты ничего не знаешь?

— Конечно, не знаю, черт побери, но ты, если хочешь, продолжай трепаться. Мне теперь все по барабану. Я успокоился.

С этими словами он закрыл глаза, свернулся клубком, насколько позволяли ремни, и заснул.

Я сразу понял, что он не притворяется. Его грудь поднималась и опускалась медленно и спокойно. Вскоре послышался размеренный храп человека, находящегося в согласии со всем миром.

Я вышел из клиники, пытаясь разобраться, что представляет из себя Донни Салсидо Мейт. Вспыльчивый и неуравновешенный, но в тоже время умный. Легко поддающийся внушению.

А также задиристый и упрямый. Элдон Мейт упорно отказывался от своего сына, но спорить с наследственностью было трудно.