— Наверное, я все же ничего не знаю. Я имею в виду, не знаю, хочу ли говорить о своей матери. Ну что я могу сказать? Каждый раз, когда я вспомню о ней, мне после этого несколько дней плохо. С меня хватит. И не то чтобы это явилось потрясением… ну, то, что с ней произошло. То есть, конечно, когда
То же самое говорил и ее отец. Чьи слова — его или ее собственные?
— Ну вот, — снова улыбнулась Стейси, — сейчас мы начинаем говорить как герои какого-то сериала. На самом деле я хотела сказать, что с мамой все происходило постепенно… Совсем не так, как было с одной моей подругой.
Стейси умолкла. Ее грудь вздымалась и опускалась. Нога нервно застучала по полу. Указательный палец правой руки опять нащупал больное место, изогнулся, почесал ранку, отдернулся назад.
— Наверное, нам все же
Она отсутствовала десять минут. Через семь минут я начал беспокоиться; у меня даже мелькнула мысль пойти проверить, не ушла ли Стейси из дома. Наконец она вернулась. Теперь ее волосы были забраны в толстый хвостик, губы блестели свежей помадой.
— Итак, начнем, — сказала она. — Колледж. Учеба. Отсутствие цели в жизни.
— По-моему, ты повторяешь чьи-то слова.
— Так говорят папа, учителя в школе, брат — все. Мне скоро будет восемнадцать, можно сказать, я уже взрослая, так что уже пора окунуться во все это — мечтать о карьере, составить список внеклассных занятий, сочинять хвалебное резюме. Готовиться преподать себя с лучшей стороны. Но это… насквозь лживо. Все мои одноклассники целыми днями просиживают за учебниками. Я так не делаю, поэтому для них я инопланетянка.
Она принялась рассеянно листать зеленую книгу.
— Тебе это неинтересно? — спросил я.
—
— А разве не имеет?
— Для меня нет.
— Но все вокруг твердят, что ты должна задуматься о будущем.
— Или в открытую, или… в общем, это висит в воздухе. Этим пронизана атмосфера. Вся школа разделена надвое — в социальном плане. Или ты бездельник, и ничего хорошего тебе в жизни не светит, или ты зубрила и должен стремиться в Стэндфорд или университеты Лиги плюща. Я вроде как
— Когда у тебя ТАС?
— Я его уже прошла. В декабре. Мы так сделали всем классом — просто чтобы набраться опыта.
— И сколько ты получила?
Стейси снова вспыхнула.
— Тысячу пятьсот двадцать.
— Фантастический результат!
— Вы будете удивлены, но в Стэндфорде тем, кто получил меньше тысячи пятисот восьмидесяти, приходится проходить ТАС заново. У нас один парень даже заставил своих родителей написать, что он индеец, чтобы воспользоваться какими-то льготами для национальных меньшинств. Точно я не знаю.
— Как и я.
— Я совершенно уверена, что если бы нашим старшеклассникам предложили убить кого-то в обмен на гарантию поступления в Гарвард, Стэндфорд или Йель, большинство согласилось бы.
— Весьма жестоко, — заметил я, пораженный выбранным Стейси сравнением.
— Мы живем в жестоком мире, — согласилась она. — По крайней мере, так мне постоянно твердит отец.
— Он хочет, чтобы ты снова прошла ТАС?
— Папа делает вид, что не оказывает на меня никакого давления. Однако он ясно дал мне понять, что если я захочу повторно пройти ТАС, он оплатит все расходы.
— Что тоже является давлением.
— Наверное. Вы встречались с папой… Какой он?
— Что ты хочешь спросить?
— Вы с ним поладили? Папа назвал вас очень толковым, но в его голосе было что-то такое… словно он в вас не до конца уверен. — Стейси вскинула голову. — Мне надо замок на рот вешать… Мой папа сверхактивный, ему постоянно требуется двигаться, думать, что-то делать. Болезнь мамы просто свела его с ума. Прежде они вели активный образ жизни — бегали, ходили на танцы, играли в теннис, путешествовали. А когда мама отошла от жизни, папа остался совсем один. И это выводило его из себя.
Это было произнесено безучастным тоном, словно клиническое заключение. Наблюдатель в семье? Дети нередко берут на себя эту роль, потому что так гораздо проще, чем принимать участие в происходящем.
— Нелегко ему пришлось, — заметил я.
— Да, но в конце концов папа научился.
— Чему?
— Заниматься всем сам. Он рано или поздно ко всему приспосабливается.
В этих словах прозвучало обвинение. Моим следующим вопросом стала поднятая бровь.