Доктор Сон

— Я думала, ты отлично устроился на Элиот-стрит. Полин Робертсон считает, что ты срешь бабочками. Я это знаю, потому что мы с ней поем в церковном хоре.

— И какой у вас любимый гимн? — поинтересовался Дэн. — «Иисус — наш друг, едрена мать!»?

Ребекка Клаузен выдала ему то, что сходило у нее за улыбку:

— Что ж, отлично. Разбирай комнату. Заселяйся. Проведи туда себе кабельное, установи стереосистему, бар открой. Какое мое дело, я же, блин, всего-навсего твой начальник.

— Спасибо, миссис К.

— И обогреватель смотри не забудь, ага? Поищи на барахолках, и непременно с покоцанным проводом. И однажды холодной февральской ночью спали эту сраную богадельню дотла. Тогда можно будет выстроить кирпичного уродца под стать тем жертвам аборта по бокам.

Дэн встал и отдал честь на британский манер:

— Как прикажете, босс.

Она махнула на него рукой:

— Убирайся, пока я не передумала, док.

8

Обогреватель он все-таки нашел, но с исправным проводом, и такой модели, которая мгновенно отключалась при опрокидывании. О кондиционерах в помещении башни нечего было и думать, но пара уоллмартовских вентиляторов, размещенных на подоконниках открытых окон, отлично продували комнату насквозь. И все же в летние дни здесь было пекло, хотя днем Дэн в свою комнату почти не заходил. А летние ночи в Нью-Гэмпшире обычно прохладные.

Большая часть хлама, которым была раньше забита комната, ни на что не годилась, но школьную доску, стоявшую у стены, Дэн себе оставил. Пятьдесят лет она пряталась за горой древних и непоправимо искалеченных кресел-каталок. Доска ему пригодилась. На ней он писал список пациентов хосписа и номера их палат, стирая имена скончавшихся и добавляя имена новоприбывших. Весной 2004 года на доске было тридцать два имени. Десять из них — в Ривингтоне-1 и двенадцать — в Ривингтоне-2. Это были уродливые кирпичные здания по бокам викторианского особняка, где когда-то жила знаменитая Хелен Ривингтон и писала свои захватывающие романтические повести под животрепещущим псевдонимом Жанетт Монпарс. Остальные пациенты проживали на двух нижних этажах, под тесной, но вполне сносной жилой башенкой Дэна.

— А миссис Ривингтон прославилась еще чем-нибудь, кроме плохих повестей? — спросил Дэн у Клодетт Альбертсон вскоре после того, как начал работать в хосписе. Они стояли в курилке, упражняясь в своей дурной привычке. Клодетт, жизнерадостная афроамериканка, дипломированная медсестра, плечистая, что твой футбольный полузащитник,[7] запрокинула голову назад и расхохоталась.

— А то! Тем, что оставила этому городишке целую кучу бабла, золотко! Ну и этот дом, конечно. Она считала, что старикам нужно место, где они могли бы умереть с достоинством.

И в Ривингтоне их умирало немало. Дэн — с Аззи на подхвате — тоже принимал в этом участие. Он считал, что нашел свое призвание. И хоспис стал ему домом.

9

Утром в день рождения Абры Дэн встал с постели и обнаружил, что все имена с доски стерты. А на их месте огромными кривыми буквами было выведено одно-единственное слово:

пРивеТ:)

Дэн долго сидел на кровати в одних трусах и просто смотрел на доску. Потом поднялся и положил руку на буквы, слегка смазав их, в надежде уловить сияние. Пусть хоть искорку. Наконец он отнял руку, вытирая меловую пыль о голое бедро.

— И тебе привет, — ответил он… а потом:

— А тебя, случайно, не Аброй зовут?

Ничего. Он накинул халат, взял мыло и полотенце и пошел в служебный душ на втором этаже. Вернувшись, взял губку, которую нашел вместе с доской, и начал стирать слово. На середине к нему

(папа говорит, у нас будут воздушные шарики)

пришла мысль, и он замер, ожидая продолжения. Но его не было, поэтому Дэн вытер доску до конца, а потом принялся восстанавливать список из имен и номеров палат, которые взял из выпущенного в тот понедельник меморандума для персонала. Поднявшись к себе наверх в полдень, он был почти уверен, что имена и цифры снова исчезли с доски, сменившись надписью «пРивеТ:)», но все было так же, как он и оставил.

10

День рождения Абры праздновали у Стоунов на заднем дворе — уютном, поросшем зеленой травой, с зацветающими яблонями и кизилом. В дальнем конце двор огораживал забор из рабицы с воротами, снабженными кодовым замком. Забор был решительно уродлив, но Дэвида и Люси это не волновало, потому что за ним текла река Сако — на юго-восток через Фрейзер, Норт-Конвей и через границу — в Мэн. Реки и маленькие дети — опасное сочетание, считали Стоуны, особенно весной, когда Сако разливалась и бурлила от тающих снегов. Каждый год в местной газете сообщалось по крайней мере об одном утонувшем.