Доктор Z

— Что вы там еще придумали? Мало вам одного убийства в вечер? Я так и думал, я так и думал. Пять, шесть лет тому назад вы стали замечать, что ваша близорукость проходит. Это явление, встречающееся у большинства стариков: те, у которых раньше было нормальное зрение, делаются дальнозоркими, а к близоруким людям возвращается нормальное зрение. Но вместо того чтобы сказать об этом кому-нибудь и бросить носить очки, вы молчали и пользовались вашими очками как надежным прикрытием. Никому и в голову не придет заподозрить человека, «слепого как сову», если бы что-нибудь случилось, когда у него разбиты очки! Не правда ли? И еще по той же причине никто не мог понять, куда исчезают товары по ночам из погребка…

Остерхаут, который слушал его с горящим взором, испустил вдруг вой — вой, который заставил всех более или менее трезвых посетителей погребка в ужасе вскочить с мест. В погребок вошел молодой Схелтема, такой же лощеный и элегантный, как всегда. Остерхаут поднял дрожащий палец и, указывая на него, проговорил, тяжело дыша:

— Он! Это он! Но… но…

Не обращая на него внимания, доктор обратился к молодому ценителю жизни и спросил его коротко:

— Ну как? Что?

— Газ. Уверяю вас, он двигался в темноте как кошка! Он посмотрел на кровать, куда я уложил своего двойника из подушек, удостоверился, что я там лежу и плотно ли закрыты окна, открыл газ и исчез. Все это не отняло даже и трех минут, причем он не задел ни одного стула и не произвел даже намека на какой-нибудь звук. Вы, доктор, прямо непостижимы! Я благодарю судьбу за то, что бросился тогда за вами, и беру назад каждое сказанное мною слово. Когда вы читаете лекции? Завтра же приду слушать вас.

Полное, как луна, лицо доктора Циммертюра просияло от удовольствия.

— Я не читаю публичных лекций, — прокаркал он, — только лекции частного характера. Начнем завтра же в погребке. Остерхаут! Заверните очки, которые я вам подарил, в эту газетную корректуру и снесите их моему другу Ипенбуру в «Телеграф». Это он дал их мне и набрал для меня этот экстренный выпуск. Успокойтесь — он необыкновенный газетчик: умеет молчать. Лучшее наказание — то, которое имеет наибольшее воспитательное значение. Поэтому продолжайте себе служить в вашем погребке. А теперь покойной ночи, Остерхаут! Спите спокойно!

Кельнер неподвижно сидел с отвисшей нижней челюстью. Доктор обернулся и ласково прибавил:

— Ах, да… и не забудьте заказать себе новое пенсне из оконного стекла. А то может случиться, что Белдемакер сопоставит исчезновение пенсне с исчезновением прочего стеклянного товара в погребке.

Морская волна

1

Точно прозрачное зеленое покрывало, спустилась весенняя ночь над Амстердамом. Только что распустившиеся деревья вдоль каналов и вода, отражающая их, были одного и того же цвета; небо с матово-бледными звездами было какое-то влажное, зеленое и напоминало лагуны. Не слышно было ни звука шагов, ни взмаха весел. Каналы спали, деревья стояли объятые сном, и только круги от фонарей на нежной листве свидетельствовали о том, что город был жив. Если бы Спящая красавица обитала в здешнем королевском дворце и только что уколола свой белый указательный пальчик об одно из веретен Брабанта, то и тогда царящая здесь тишина не могла бы быть глубже.

Вот что подумал одинокий человек, стоявший на одном из дугообразных мостов возле Оудерзэйдске-Ахтербургваль; казалось, он тоже спал. Большими глотками человек этот жадно впивал в себя воздух зеленой весенней ночи — смесь ароматов, такую же крепкую и опьяняющую, как зеленый ликер этой страны. И как раз в то мгновение, когда он это подумал, кристально чистая тишина внезапно нарушилась. Где-то совсем близко, в каких-нибудь ста метрах, прогремел выстрел. Бум! — повторило эхо среди спящих домов; бум-бум! — пронеслось невидимыми кругами между стенок канала, над дремлющими водами и унеслось дальше с ветерком, ласкающим своды нежной листвы. Выстрел! Револьверный выстрел! Еще несколько мгновений царила тишина, затем раздались какие-то непонятные звуки: дверь, что ли, затворилась? Были ли это убегающие шаги? Человек, стоявший на мосту, пришел в себя. Кто мог стрелять этой чарующей весенней ночью? Надо посмотреть, надо действовать. Он оставил перила моста, за которые держался, и поспешил в тот переулок, из которого, как ему показалось, раздался выстрел.

Но как ни искал, он не мог ничего найти. Переулки, извивающиеся по направлению к Ахтербургваль, мирно спали, и выстрел, разбудивший эхо, не разбудил больше никого. Человек прошел один переулок за другим, но все они были пустынны. Неужели ему приснилось? Он бросил поиски и из лабиринта переулков вышел на Ахтербургваль.

Прямо на ступеньках лестницы одного из домов перед ним лежал мужчина, и, судя по всему, он был мертв.

Человек с моста провел рукой по лбу. Дом был как раз против того моста, на котором он за несколько минут до этого стоял. Дом спал тогда, он спал и теперь. Откуда бы выстрел ни раздался, но только не из этого дома — в этом человек готов был поклясться. Но кто мог быть неизвестный, лежащий перед ним? И жив он или умер?