В августе 1847 года Захарьина зачислили на первый курс медицинского факультета Московского университета. К тому времени «золотой век» попечительства графа Строганова приблизился к неизбежному концу. Уже 25 ноября 1847 года либерального графа сменил его недавний помощник – казённый педант Голохвастов.
Через год революционная ситуация в Европе побудила российские власти срочно ввести в действие новые инструкции о порядке обучения и усилении надзора за учащимися, отменить преподавание ряда гуманитарных дисциплин, в том числе государственного права других стран, возложить на профессоров богословия чтение лекций по логике и психологии, а заодно повысить плату за высшее образование. Министр народного просвещения даже изготовил для императора специальный доклад о вредоносных последствиях изучения философии и для студентов, и для всей державы. Российское просвещение, которое нуждалось ещё, как писал Соловьёв, в тепличных условиях, «вынесенное на мороз, свернулось». В сановных кругах принялись негромко обсуждать умело запущенные в общество слухи о целесообразности закрытия университетов – рассадников вольнодумства и потенциальной крамолы. На всякий случай в 1849 году профессуру обязали заранее готовить подробные программы лекций для предварительного рассмотрения их начальством. Вплоть до 1855 года над университетской жизнью нависли «тяжёлые сумерки» последнего периода царствования Николая I – «времени покоя и тишины, покоя мертвенного и тишины кладбищенской», когда всякую живую мысль считали преступной, а самую умеренную жалобу – бунтом.[34]
При таких обстоятельствах от учащихся требовали в первую очередь примерного поведения и отменного прилежания, а вовсе не остроты ума и непредвзятости мышления. для получения же врачебного диплома студенту нужна была особая, цепкая, натренированная зубрёжкой память, поскольку в медицине середины XIX века, не пустившей ещё ни физиологических, ни биохимических корней и во многом догматической, проникновение в суть явлений подменялось обычно механическим заучиванием внешних признаков той или иной патологии. для характеристики того периода лучше всего, наверное, подходило старинное латинское изречение:
В университете
По отчётам о состоянии и действиях Императорского Московского университета с 1848 по 1851 годы, Григорий Захарьин выделялся поведением очень хорошим и успехами в науках отличными; более того, на третьем курсе он удостоился похвального отзыва за сочинение на латинском языке «О происхождении лихорадки». О тех же его качествах шла речь и в аттестате, выданном ему 4 сентября 1852 года за подписями ректора и декана: «При отличном поведении, окончив курс по медицинскому факультету, допущен был к испытанию прямо на степень Доктора Медицины, но не представил ещё диссертации для окончательного утверждения его в той степени; определением же Университетского Совета, 10 июня сего года состоявшимся, согласно его прошению, утверждён в степени лекаря с предоставлением ему права, по защищении диссертации, получить без экзамена степень Доктора Медицины».[36]
Потребность быть не просто первым учеником, а лучшим на счету начальства объяснялась не только и, наверное, не столько честолюбием молодого способного провинциала, сколько скудостью его материальных ресурсов. Формально от начала и до конца обучения в университете он оставался своекоштным студентом, иначе говоря, находился на собственном содержании и сам оплачивал своё образование; фактически же сомнительно, чтобы его вконец обедневшие родители могли помогать ему регулярно, да ещё в достаточной мере из своих мизерных средств. Наиболее вероятно, что постоянную поддержку, в том числе и финансовую, ему оказывал брат его матери – заслуженный ординарный профессор химии Московского университета и член Московского отделения Мануфактурного Совета Родион Гейман.