Доктора флота

Действительно, читаю я бессистемно, все подряд. Прочел «Охотников за микробами» Поля де Крюи, «Превращение любви» Андре Моруа, «Историю шахматных состязаний» Грекова, «Норвежскую весну» Стюарта Энгстрема.

Вчера присутствовал на заседании терапевтической секции ученого совета. Профессор Черняев рассказывал о лечении больных язвой желудка хреном. Чем только не лечат этих бедных больных! Я заметил, что чем больше существует средств лечения, тем меньше среди них эффективных.

11 июля.

Наша жизнь вошла, наконец, в нормальное учебное русло. Предметы сменяются предметами. В академических клиниках мы чувствуем себя свободно, научились обращаться с больными, писать истории болезни. Вообще заметно, как мы повзрослели за последний год и стали немного похожими на врачей. Недавно Васятка получил первый презент от благодарной пациентки — однотомник Гоголя со странной надписью на титульном листе: «Моему спасителю, золотоволосому возмездию». Ни я, ни он не поняли смысла надписи, но было очевидно, что Васятка ей понравился.

Я выступал на научной конференции курсантов с сообщением о лечении хронических гастритов. После доклада ко мне подошел Александр Серафимович Черняев и сказал: «Вы сделали прекрасный доклад, Миша. Если хотите, можете работать в научном кружке, которым я руковожу. У меня есть для вас интересная тема». Не скрою, слова его были приятны. Еще папа говорил, что Александр Серафимович особенно хвалить не любит и похвала его многого стоит.

У всех ребят романы, все страстно жаждут пойти в увольнение, только я одинок. Тося далеко, пишет редко. Недавно написала мне, что нет ничего хорошего в том, что я такого низкого мнения о себе.

Рассказал Васятке, что пишу письма к себе. Он очень удивился и сказал, что, по его мнению, это то же, что высморкаться в платок и рассматривать результат. Может быть, он и прав, и давно стоит бросить эту бессмысленную, никому не нужную затею. Сам он по вечерам бегает на кафедру оперативной хирургии, выдирает у трупов из позвоночников спинной мозг и делает препараты. Вот ненормальный, одержимый своей хирургией.

21 июля.

В журнале «Костер» прочел статью Вс. Успенского «Как вести дневник». Из нее я узнал, что с целями, которые ставил перед дневником Л. Н. Толстой, удивительным образом совпадают мои.

Толстой собирался фиксировать в нем дурные свойства своей души и намечать пути их исправления. Я тоже.

Вчера после вечерней поверки ко мне подошел Паша Щекин и сунул сборник афоризмов.

— Прочти, — сказал он. — Есть любопытные.

Интересно, что, несмотря на мое критическое отношение к нему и неоднократно высказываемое в лицо возмущение его поступками, Пашка не обижается и всячески старается сохранить старую дружбу. Делает как командир взвода различные мелкие поблажки. Я сказал ему:

— Ты свое покровительство прекрати. Я в твоих потачках не нуждаюсь.

— Ладно, — согласился он. — Только я их делаю всем сталинградцам. Мы заслужили их кровью.

Уходя, он забыл на моей тумбочке черновик письма, адресованный некоей Вале. По-моему, даже начало этого письма дает представление о характере моего командира взвода.

«Валентина Владимировна, — писал он. — Нет, такое обращение не годится. Официальное, сухое и не выражает и части моих чувств к вам. «Валя!» — слишком обыденное и безразличное. «Валечка, солнышко мое!» — чересчур ласковое, а главное, употребляется, наверное, многими и потому стертое, привычное. «Валюшенька, единственная, самая любимая!» — это годится, но рановато, может быть в будущем, да?»

А чуть раньше, когда я был дневальным по роте, слышал его разговор по телефону. «Я приветствую лучезарную царицу Тамару, — вещал он, и в этот момент не только интонации голоса, но и его лицо казались мне чужими, незнакомыми. — Судя по вашему искрящемуся сопрано, вы не очень скучаете. Угадал? Боже, как вы проницательны. Княгиня Ирэн у вас? Можно ее пощупать по телефону?» Вот трепло, я и не предполагал, что он может говорить и сочинять такую чепуху.

Экзамены за четвертый курс закончились в октябре, и сразу все были расписаны по ленинградским госпиталям для прохождения практики в качестве субординаторов.

Но прежде произошли события, всколыхнувшие курс и заставившие забыть о многом, еще недавно прочно занимавшем курсантские головы.

В первой роте была компания ребят, состоявшая по преимуществу из выходцев с юга. Среди них были парни из Ростова, Армавира, Пятигорска, Краснодара. Они дружили, вместе проводили свободное время, танцевали. В компанию входили долбококк Миша Лобанов, игравший в самодеятельности на трубе, командир отделения Митя Бесков, ротный писарь Ухо государя, «несравненная Марион Диксон» Хейфец и еще несколько человек. Поскольку почти все они были южане, ребята называли их чеченцами. Сейчас уже трудно вспомнить, кому именно пришла в голову рискованная идея переименовать компанию в чечено-ингушский полк, сокращенно ЧИП.