Доктора флота

…Идти рожать в роддом Тося наотрез отказалась. Наслушалась в женской консультации всяких страхов. «У моей дочки до сих пор пупок гниет, — рассказывала одна. — Там акушерки руки не моют». Другая, блондиночка, жившая неподалеку, уверяла: «Врачи там скверные. Те, которых из больниц уволили». Поэтому еще за месяц до родов Тося твердо сказала мужу:

— В роддом ни за что не пойду. Даже не вздумай везти туда.

Схватки у Тоси начались ночью. Миша дал ей яблоко, чтоб не стонала, оделся, затопил плиту, бросил в чугунок ножницы. Был он молодой, непуганый, ничего не боялся. Лет пять спустя он уже ни за что бы не решился принимать роды у собственной жены. К утру Тося родила. Спросила:

— Кто родился?

И, узнав, что мальчик, заплакала. Так мечтала, столько раз видела во сне дочку Машеньку — белоголовую, светлоглазую. Потом попросила есть. Съела целую сковородку картошки с яйцами, сказала:

— Еще хочу.

Сына назвали в честь деда Антоном. Мальчик оказался болезненным, слабеньким. У него были частые поносы, он плохо ел, капризничал и получилось само собой, что Миша и Тося подчинили свою жизнь, свои интересы жизни этого маленького существа. Несмотря на обилие южного солнца, даже летом он был бледненьким, и, часто стоя около его кроватки и глядя на легкие темные волосики сына, на его чистые глаза, Тося плакала от жалости к нему.

О переводе в Севастополь они с Мишей больше не говорили. Севастополь строится. Там пыль, грохот. Квартир нет. А здесь уютная комнатка на берегу моря, добрая старушка-хозяйка, привязавшаяся к ним и даже отказывавшая из-за них курортникам. Правда, в глубине души Миша не был уверен, что правильно поступает. Ведь время уходит. Мысли об этом постоянно тревожили, разъедали душу. Они могли бы неплохо жить и в Ленинграде у тети Жени. Напиши он только генералу Иванову и его почти наверняка бы вызвали в Академию. Но Тосе так здесь нравится, и Антону в тепле лучше. Почему он должен думать только о себе? Почему должен ставить свои интересы выше интересов семьи? Пусть мальчишка подрастет, окрепнет, там видно будет…

О том, что начальник медико-санитарного отдела флота, обещавший перевести Мишу в Севастополь, уехал служить в Ленинград, Тося даже не знала.

ПОСЛЕ ОПЕРАЦИИ

Тося лежала в «реанимации» — уставленной приборами просторной трехместной палате, отделенной от сестры прозрачной стеклянной стенкой. Теперь не над ее вытянутой рукой, а почти рядом с изголовьем, как странная птица — одноногая, с маленькой надменно вздернутой головой, — нависла капельница. Из нее в яремную вену вводились кровь, антикоагулянты, многочисленные лекарства.

Это тоже было новшеством их института — так называемая кава-катетеризация. Зонд в яремной вене можно было держать до восьми суток, не боясь тромбоза. Впервые такая идея пришла в голову Феде Котяну, Василий Прокофьевич сразу оценил все преимущества нового способа, поддержал Федю и сам сделал первую катетеризацию.

В сопровождении хирурга и реаниматора Вася зашел в палату. Чуть позади стояли Миша и Федя Котяну. Тося дышала свободно, глубоко ртом втягивая воздух, словно норовя компенсировать тот мучительный недостаток кислорода, что она испытывала почти сутки. Цианоз прошел, губы были розовыми.

Вася взял ее руку. Пульс по-прежнему частил, но сейчас причина была другая — поднялась температура. Организм реагировал на обширное вмешательство — повреждение тканей, массу излившейся крови, и эта температура была естественной, в порядке вещей.

— Давление? — спросил Вася у реаниматора.

— Сто на шестьдесят.