Долбаные города (СИ)

— Дорогие друзья, трансляция на сегодня закончена, все, успевшие наделать скринов со мной, могут пройти к своим фотошопам. Спасибо-спасибо-спасибо.

Не став читать комментарии (хотя в тайне я надеялся, что меня призывают остаться), я прекратил трансляцию. Голос Леви был взволнованным:

— Что случилось?

— По-моему, мне написал Сахарок.

Я зажал телефон между плечом и щекой, взял банку с колой, все еще крепко сжимая мышку, не спеша отпил. Мне хотелось отложить встречу с Сахарком.

— Читай, — сказал Леви. — Там наверняка что-то важное.

— Новость о том, что его лишили дееспособности?

Я отставил банку с колой в сторону, перехватил телефон и понял, что дальше отступать некуда. Я начал читать сообщение вслух, надеясь, что это избавит меня от необходимости его осмысления:

— Макс, Макс, Макс!

— Он знает твое имя!

— Все теперь знают мое имя, Леви!

— А, точно, забыл. Читай дальше.

— Ты все правильно понял. Ты все понял неправильно. Но это неважно. Ты сказал это вслух, и что? Они превратили все в линейку комиксов. Макс Шикарски — малолетний шоураннер теории заговора, такой смехотворной, что ее не принимают всерьез даже в дурдоме.

— Он что отчитывает тебя?

— Или она. Слушай дальше. Добро пожаловать в игру, Ириска. Теперь ты знаешь, что будет дальше. Ты будешь развлекать их. Смешнее всего тем, кто знает — все правда. Почему тебе повезло? Зазор между правдой и программой. Попади туда, и ты станешь шоураннером. Хорошо. Хорошо, что это с тобой происходит. Я хочу, чтобы ты понял, насколько они могущественны. Ты — глупый маленький мальчик, если думаешь, что тебя не заметили. Они смотрят на тебя, его глаза смотрят на тебя. Я думаю так: ты нравишься ему. Но это не значит, что у тебя не будет проблем. Береги себя, Ириска. С тобой могут случиться очень разные вещи. Или с кем угодно из твоих друзей. Береги их, Макси. Потому что это могут быть единственные люди на земле, которым ты все еще можешь верить. Мне нужно было предупредить тебя. Он противоречив. Ты нравишься ему, но ты можешь быть опасным. В потенциале ты — самый опасный человек во всем Новом Мировом Порядке. Им повезло, что ты чокнутый. Что ты слишком много шутишь. Ты знаешь о Калеве. Ты видел Калева.

Тут я, конечно, вздрогнул. Все это могло быть бредом сладкого шизофреника Сахарка, но откуда он знал, что я видел Калева тогда, на съемках, и он был почти реален? Я откашлялся и продолжил читать.

— Они уже продали тебя. Ты будешь приносить им кровавые деньги. Но он может передумать в любой момент. Помни о том, что он может передумать. И тогда больше никакого золота. Никаких друзей. Никакого Макса.

Тут я истерически засмеялся.

— Что? — спрашивал Леви. — Что там дальше, Макси?

Я не мог остановиться, я все хохотал и хохотал. Наконец, мне удалось выдавить из себя:

— С уважением, Сахарок.

Тут Леви тоже засмеялся, и я подумал, что это определенно нервный смех, смех, который рождается в страхе.

— Слушай, ты же знаешь, что Сахарок — чокнутый. Не пиши ему ответ, ладно? В смысле не связывайся с ним, иначе он сожжет твою семью. Я серьезно. Помнишь маньячные пятницы?

То есть, некоторый период в наших коротких жизнях (примерно год, с двенадцати до тринадцати), когда каждую неделю мы завершали просмотром какого-нибудь подросткового слешера. Это здорово помогало контейнировать агрессию. Из фильмов о поехавших убийцах Леви вынес кое-что очень важное, сложившее его как личность. Одну простую мысль: любой может быть поехавшим убийцей. И это, блин, правда. Самое забавное в том, насколько это чистая правда.

Я быстро перечитывал сообщение Сахарка, тревога росла, и я закрыл окно.

— Ты думаешь это ничего страшного? — спросил Леви.

— Я не думаю ни о чем, кроме вагины твоей мамаши.

— Да заткнись ты!

— Леви, успокойся, — сказал я. — Все будет в порядке. Сахарок просто троллит людей в интернете, как и все мы на этой грешной земле. Я приду к восьми, ладно? Попробуй еще поспать.

— А если поехавший убийца убьет меня? Он упоминал, что ты видел Калева! Он все о нас знает! Мне конец!

— В это сложно поверить, Леви, но ты — не центр мира. Все будет в порядке, ты смиришься с этой мыслью. Отдыхай, я приду к восьми! К восьми, да!

Я положил трубку, выскочил из-за стола и принялся расхаживать по комнате. Услышав звонок в дверь, я закричал, затем сам себя подверг позору и пошел открывать. Из папиной комнаты доносился храп.

— Восславим Господа, — сказал я. — За «Ламотриджин», или что там заставляет тебя спать восемь часов в день сейчас?

Впрочем, был и другой вариант. Иногда папа храпел специально, чтобы мы думали, что он спит, а не решается убить себя. В последнее время, впрочем, папа правда пошел на поправку, теперь из вымоченной в слезах половой тряпки средней степени отжатости, он превратился в человека, который просто продолбал половину своей жизни, и от этого ему грустненько. Спускаясь по лестнице, я вдруг снова ощутил тревогу, задрожали руки и сложно стало глотать.