Дольче агония

Хоть бы все так и продолжалось, думает Чарльз. Пусть бы этому не было конца, чтобы снег заполонил весь мир, накрыл бы наши мерзкие города и наши изуродованные пейзажи… Новый ледниковый период, вот! А мы бы пускай застыли в своих гротескных позах, каждый бы заледенел, где стоял, подобно жителям Помпеи, окаменевшим в лаве, и пусть бы люди иной цивилизации, откопав нас пару тысячелетий спустя, подивились нашим нелепым ужимкам, нашим идиотским заботам, нашим варварским распрям… (Эту череду воображаемых картин, заполонивших его ум, внезапно сменяет другая: он вспоминает, как ныли и куксились Рэндал и Ральф, когда пять лет тому назад, еще до рождения Тони, они поехали взглянуть на каньон Челли. Они все вчетвером спустились на самое дно каньона… и там, вдали от лотков, торгующих серебряными украшениями сомнительного качества и псевдоископаемыми безделушками, увидели небольшую группу индейцев-навахо: усевшись в кружок, они грели руки у походного костра и вполголоса переговаривались. Среди них выделялась кряжистая престарелая скво, закутанная в шаль, ее седые волосы были заплетены в косу, достававшую ей до колен: очарованная ее невообразимо морщинистым лицом, Мирна потянулась было к фотоаппарату, но старуха, вдруг вскинув на них глаза, недвусмысленно выразила свое несогласие. Одно то, что вы явились сюда, — это уже чересчур, сказал ее взгляд, ваше появление оскорбляет наших богов. Тут-то снег и начал тихонько падать им на волосы, а Чарльз, ощутив головокружение, осознал, до какой степени незаконно их присутствие среди этих потаенных провалов, коричневых и золотистых щелей земной коры: его предки, некогда оторванные от родных селений на западном побережье Африки, с ногами, закованными в железные кандалы, были увезены в Северную Америку, праотцы Мирны, по зову надежды или в силу предельного отчаяния покинули Шотландию и Швецию, и вот, спустя двенадцать поколении, они, усвоив обычаи современного туризма, вместе со своими отпрысками вскочили в самолет до Феникса, спустились в этот каньон и теперь глазеют на индейцев, которые веками пасли здесь своих овец, выращивали люцерну, поддерживали огонь в походных костерках и тихо беседовали. Чарльз почувствовал обжигающий стыд. Он молча нес в душе этот стыд, между тем как его домочадцы хлопотливо взбирались по тропкам, ведущим прочь из каньона, а мальчики хныкали и жаловались на снегопад «Я думал, папа, мы приехали в Аризону, чтобы убежать от зимы!» У выхода из национального парка Мирна купила в сувенирной лавке кассету с музыкой для флейты племени навахо на синтезаторе… и вот, вздохнув с облегчением, они покатили на север, слушая эти воздушные, эоловы мелодии, перекликающиеся с диковинной геометрией красных скал в кружевном снежном уборе. Но для Чарльза день был испорчен. Даже потом, спустя несколько часов, при виде Долины Памятников с ее прущими из земли каменными столбами немыслимых форм, на фоне которых разворачивалось действие стольких прославленных вестернов вроде «Адской погони» или «Пленницы пустыни», он не стал заодно с Мирной подогревать энтузиазм своих чад. Уклонился. Они были еще малы для таких фильмов… Это еще претворится в стихи, Чарльз лишь теперь понимает: так надо. Сомнения нет, там сокрыта поэма. Об их общей родословной. Походный костер, смуглые узловатые руки, протянутые к жаркому пламени. Фотоаппарат, висящий на шее у Мирны: металл, пластик, щелк-щелк, наводка на резкость, фотопленка, объектив — агрессивные вещественные приметы передовой цивилизации. И хищная непреклонность старой индеанки, когда она подняла взгляд и вперилась в них, скрестив руки на груди. Нет. Никаких фото. И как эти несколько индейцев сбились в кучку вокруг нее, оберегая, придвинулись вплотную. Нет.)

— Нет, — сказал Дерек, — не годится.