Доленго. Повесть о Сигизмунде Сераковском

- Ну вот мы и встретились! - Врублевский преградил девушкам дорогу и взял под козырек так лихо, словно увидел перед собой по меньшей мере генерала. - Разрешите представить вам будущего полководца, а пока прапорщика Арзамасского драгунского полка, слушателя Академии Генерального штаба Зыгмунта Сераковского... Зыгмунт, сделай шаг вперед.

- Валерий, побойся бога! - Сераковский, улыбаясь, отвесил общий поклон всем шести сестрам.

Он не помнил, как получилось, что через несколько минут оказался рядом с одной из них, в то время как другие сестры и остальные из его компании шли почему-то впереди. Он уже знал, что его спутницу зовут Аполония, что она самая младшая в семье и посещает тайные женские курсы, где занятия ведутся на польском языке, а музыку преподает органист костела святой Терезы Станислав Монюшко. Зыгмунт незаметно разглядывал ее. Она показалась ему совсем девочкой. "Сколько ей? - думал он. - Семнадцать? А может быть, нет и шестнадцати?" У нее были удивительно правильные, приятные черты лица и большие любопытные глаза, которые она время от времени поднимала на Зыгмунта.

Говорила она мало, но зато сосредоточенно, жадно слушала, а он, поощренный ее вниманием, рассказывал о сырдарьинской степи, какой она бывает, когда весной зацветают тюльпаны.

- Мы завтра встретимся, надеюсь? - спросил он, перед тем как расстаться.

- Очевидно, нет. Я уезжаю.

- Можно, я поеду с вами?

- В Кейданы?

- Хоть на край света!

Она рассмеялась:

- Какой вы быстрый... прапорщик Сераковский!

Ночью он долго не мог заснуть, лежал, смотрел в сводчатый потолок и думал... Ему уже тридцать два года, вся молодость его прошла в пустыне, без женского общества, которое так благотворно действует на мужчин, смягчая нравы и побуждая к благородству, к подвигу. Как говорили в полках, "сердце его было свободно от постоя", он никогда и никого всерьез не любил, разве что Гелю. Это было еще в университетскую пору, когда он зарабатывал себе на жизнь тем, что переписывал сочинения графа Ржевуского. Боже мой! При его почерке переписывать для набора целый роман! Но он отвлекся... У графа была служанка, Геля, чудесная деревенская девушка, сама чистота, сама невинность. Она ему нравилась; кажется, нравился и он ей, но, на беду, она нравилась и графу. И как только он случайно заметил, что переписчик и служанка незаметно переглядываются, на следующей же неделе Геля куда-то исчезла. "Я ее отправил в фольварк, чтобы она не мешала вам работать, пан Сераковский", - объяснил граф... Больше он ее не встречал. А потом арест, казарма, подневольное положение солдата. И никого вокруг, кроме скучных офицерских жен... И вот теперь Аполония. "Аполония!" - он вслух повторил это имя. Но, боже милый, ведь она чуть не вдвое моложе его! Что будет, если они полюбят друг друга? Впрочем, праздный вопрос! Она завтра уезжает в свои Кейданы, к родственникам, он едет к матери, в Лычше, оттуда - в Петербург. Наверное, они не увидятся больше. А ежели так, то пора и спать, прапорщик Сераковский, скоро утро. Восток белеет в окне.

...Весь июль и половину августа Сераковский провел у матери и, как и в первый свой приезд, косил сено, метал стога и убирал озимую рожь, к удивлению соседних крестьян. Впервые он стал так пристально присматриваться к жизни крепостных, запросто заходил к ним в хаты и читал стихи Шевченко. Крестьяне почтительно слушали странного молодого барина.

А потом был снова Петербург, встретивший Сераковского прохладной погодой, туманом и листопадом. Туман как раз поднимался, выглянуло солнце. Оно еще было теплое, даже жаркое в полдень, но стоило отойти в тень - и сразу чувствовалась осень. Как обычно, в начале осени, листья падали сухие и громко шуршали под ногами, когда Сераковский шел через двор к своему подъезду. Во дворе стоял старый высокий клен, и он тоже облетел.

Квартира оказалась запертой на висячий замок - значит, Ян еще не приехал, и Сераковский зашел к домовладельцу, чтобы взять ключи.

- К вам тут один господин приходил, - сказал ему хозяин. - И письмишко оставил, просил передать в собственные руки.

Письмо было от Погорелова. Сераковский давно не имел от него известий и очень обрадовался, узнав, что его соизгнанник по Новопетровскому укреплению наконец-то получил первый офицерский чин, приехал в Петербург и поступил в Медико-хирургическую академию. "Чертовски хочу тебя видеть, писал Погорелов. - Адрес твой узнал у Шевченко, который тоже ждет не дождется твоего возвращения. Приходи в любой день, но только после шести вечера. Я живу в доме Акушкина, угол Слоновой и 3-й Рождественской".

Они увиделись в тот же вечер. Погорелов мало изменился. Все так же насмешливо и остро смотрели его глаза, движения были так же угловаты, резки, а в голосе звучали знакомые покровительственные нотки. Мундир сидел на нем мешковато, буднично, он носил его без подчеркнутого щегольства, присущего офицерам-полякам, и в том числе Сераковскому.

- Вид у тебя бравый, хоть куда, - сказал Погорелов, с удовольствием оглядывая друга. - Загорел, возмужал... Забыл думать о болезнях...