Долг

Обсудить бы с этими умными, образованными людьми новости разных наук, которые я вычитала, пока ещё работала, во вражеских научных журналах и обзорах на английском и немецком. Да они – секретные. Не новости наук, конечно, а обзоры. Так устроено. Можно найти интересное в открытом доступе: в Ленинке есть подборки кое-какой иностранной периодики, журнал «Наука и жизнь» печатает кое-что по интересующим меня направлениям, хотя не много, есть свежие труды советских учёных. Всё равно, если уж об этом говорить, то интересно сравнивать с информацией из зарубежных изданий, о которых людям без допуска знать не положено, из книг, прочитанных мной в Берлине…

Если даже о науке толком не поговоришь, то с кем обсудить преимущества и недостатки целенаправленного ясновидения перед вещими сновидениями, причины ограничений в телепатической передаче информации, проблемы реинкарнации? И главное: разве могу я хоть с кем-то поделиться теми воспоминаниями, что оживают в моём сознании и в душе и раскрываются, словно почки на весеннем дереве?

Чтобы не повторяться и не сбиваться, самое важное или самое яркое я записываю. Сначала не могла придумать, куда прятать листочки с записями. Вряд ли кому-то пришло бы в голову искать у меня нечто подобное, но всё же я привыкла к режиму секретности и автоматически фиксирую такие вещи, которые сами собой напрашиваются быть надёжно скрытыми от чужих глаз.

Придумала прятать свои записи внутри научных рукописей моих заказчиков. Главная задача – не забывать вынимать толстеющие стопки листов из одной папки и перекладывать в другую. Но я не забываю. В делопроизводстве, в отличие от домашнего хозяйства, я человек организованный.

Последние три года подвергать какому-то специальному исследованию не имеет смысла: все основные события происходили тут, на этих аккуратных листочках, которых набралась теперь целая пачка. Сидела ли в четырёх стенах, бродила ли по городу, смотрела ли кино, телевизор, выезжала ли в гости на чью-то дачу – я всё время мысленно ставила себе вопросы о собственном прошлом, искала ответы на них и ставила новые вопросы. Всё, что видела, слышала, обоняла и ощущала в окружающем пространстве, использовалось как подсказки, как мнемотехнические вешки, вызывающие нужные для оживления памяти ассоциации. Искала недостающую информацию в библиотеках, и многое, чему невозможно поверить, подтвердилось. Так – и только так! – я узнавала, что нахожусь на верном пути. Спросить-то некого.

Порой шло легко, порой – так трудно, что я впадала в отчаяние, но всегда в награду – радость вторичного знакомства с собственной, необыкновенно интересной, жизнью, с людьми, с которыми некогда свела судьба.

С поступлением в университет я опоздала. А могла бы попытаться, ведь школьный аттестат вместе с дипломом секретаря-делопроизводителя мне Кирилл Сергеевич обеспечил при расставании. Жалко очень. Но я не имела права отвлекаться: потом мыслей было бы уже не собрать.

И вот теперь дело, которое порой казалось бесконечным, внезапно приблизилось к финалу. Собственно говоря, я всё сделала. Осталось лишь несколько белых пятен.

Осталось то, что я уже несколько раз откладывала на потом. Про родных. Когда я узнала, что они в опасности, а потом – что их нет в живых, и как отреагировала? Отчего я никак не припомню? Почему мне так не хочется этого делать? Не иначе как фрейдовское сопротивление празднует тут победу над волей и здравым смыслом. Значит, всё-таки есть информация…

Надо полистать записи, поискать – где-то ближе к началу… Как приятно перелистывать вместе со страничками живую, яркую теперь память!..

А ну-ка! Вот же! Я, ещё когда записывала, чувствовала, что тут какое-то противоречие, но не поймала. А оно – прямо на поверхности!

Я поговорила с Ниной Анфилофьевной насчёт письма к матери. Я беспокоилась обо всех моих. А прямо на следующее утро я встаю с убеждением, что их давно нет в живых. И как давно? Что это значит? Ого! Я тут даже порассуждала, почему души близких не навещали меня. Порассуждала – и всё равно не заметила противоречия. Может, я пропустила в памяти несколько дней или недель? Ну какие недели? Время было сжато до часов, оставалось совсем не много до эвакуации…

Да, удобная вещь – записи! Всё как на ладони…

Сразу после разговора с Ниной Анфилофьевной меня вызвали для работы. Михаил Маркович приказал уйти в глубокий транс. Помнится, у меня в тот раз очень плохо получалось, и он стал давить. Почему-то Николай Иванович присутствовал, не уходил…

Ясно! Сложилось. Прямо очевидно!

Начальство знало раньше, что мать моя погибла или надорвалась на строительстве оборонительных сооружений и померла. Про бабушку и отца, вероятно, были сведения, что они также не живы. Может, деревню сожгли, а жителей расстреляли. Разве такого не бывало? А может, ушли пешком и были расстреляны с воздуха, как многие тысячи беженцев… Съезжу на родину, как советовал когда-то Лёня Конопатов, и выясню на месте. Не откладывая. Завтра – воскресенье, а в понедельник поеду на вокзал за билетами…