Долг

Глаза вроде смыкались, но уснуть ты уже не мог. Интересно, скоро ли утро?.. Если близко, то надо бы встать и отправиться в контору: должно быть, всяких бумаг накопилось немало.

Ладно, о сне думать уже не приходится. Да и какой может быть сон, если постоянно мерещится черт-те что? То, что приснилось напоследок, и вовсе непонятно. Такое и проницательный толкователь снов не разгадает. Правда, даже после тринадцати лет супружеской жизни ты не можешь утверждать, что достаточно понял свою жену наяву, что уж говорить о снах... Она и в жизни, и в этом сне, находясь возле тебя на супружеском ложе в зыбком мерцающем свете луны, одинаково не давалась, словно ускользала куда-то, оставаясь неуловимой, непонятной. Но тебя особенно поразила девушка-секретарша. Какую-то притягательную силу обрела она, всегда такая скромная, робеющая перед всеми... Как вдруг преобразилась в том сне, как осмелела в своем призыве к тебе...

Она родилась в этом ауле. Только в прошлом году окончила школу. Отец пил, мать совсем опустила руки, и, чтобы хоть как-то помочь многодетной семье, ты взял эту девушку к себе на работу, в контору. Ей, до болезненности стеснительной, пугливой, мучительно было даже заходить в твой кабинет. Каждый раз, едва переступив порог, она вспыхивала, застывала, обмирая. И ты, видя это, щадя ее, старался пореже поднимать на нее глаза. Сосредоточенно потупясь, подписывал бумаги, а потом, когда она забирала их, ты видел ее тоненькую, как у ребенка, руку,каждый раз твое сердце сжималось от сострадания к этому робкому трепетному существу. И вдруг такой призывный, по-женски смелый свет этих глаз... ты лежал не шелохнувшись, в странном забытьи. И тут что-то скрипнуло, отчего ты насторожился, затаил дыхание. Однако скрип, сколько потом ни вслушивался, не повторился. Ты поднял голову: дверь в комнату была приоткрыта... Неужто она оставалась открытой? Или заходил кто? Или, может, кто-то притаился за дверью? В твоем ауле вряд ли найдешь таких, кто не осмелился бы запросто заявиться в дом председателя. Как завороженный смотрел ты на дверь. Смотрел долго и напряженно, не мигая, словно боясь упустить что-то очень для себя важное. Вдруг подумал, что это может быть Зауре. Ты знал, что для нее переступить твой порог была бы мука мученическая. Представил, как до дверей она добралась бы на цыпочках, больно закусив нижнюю губу, едва уняв дрожь, потянула бы за ручку, когда дверь, подавшись, скрипнула, она отпрянула бы в испуге назад, приложив руки к груди и замерев. И если сам ее не окликнешь, убежит, уйдет... «Подожди!» — чуть не вырвалось у тебя...

Ты откинулся на подушку. Что только не лезет бессонными ночами в голову! С чего, спрашивается, так размечтался о бедной девушке? И почему тебе доставляет какое-то странное, неизъяснимое удовольствие думать о ней? Даже глаз не хочется отрывать от двери, даже зажмурить их боязно — вдруг исчезнет, улетучится очарование самой мысли о ней... Что это? Уж не сон ли виноват в том, как неудержимо влекло тебя к ней? Или все еще не прошла та полная всяких соблазнов пора и прав баловень-поэт, сказавший некогда: «Под боком спит законная жена, а мысль уводят жаркие красотки»?.. Положим, та пылкая пора у одного мужчины проходит раньше, у другого — позже. Но ты-то разве относишься к тем, у кого седина в бороду, а бес в ребро?.. И прежде ты так же, бывало, глаз не смыкал, лежа рядом с безмятежно спавшей женой. Только причина тех бессонниц была в другом. Ты думал о мелеющем из года в год море, о разбредшемся наполовину ауле и снова о рыбе, о проклятом плане, но уж никак не о плотских утехах, воспетых любвеобильным поэтом. Тогда что ж, выходит, вместо прежнего, угасающего чувства нарождается какое-то неведомое, неосознанное еще новое чувство, так, что ли? Неужели то неотвратимо меркнущее в положенный срок чувство сейчас, еще не успев отмереть былыми корнями, уже распускает новые, юные побеги? Неужто так бывает?.. «Видно, бывает, — подумал ты. — Бывает. Ну так пусть будет! И уж если не миновать этой поры и тебе, то пусть будет так, как грезилось некогда на постылом супружеском ложе тому баловню-поэту».

Где-то в глубине души немало удивляясь таким неожиданным и новым для себя мыслям, ты скосил взгляд на пустующую кровать. Призрачный лунный зайчик куда-то запропал. Ты невольно поискал его глазами и, найдя, почему-то обрадовался: он уже сполз с кровати и смутно распластался теперь по полу, в дальнем углу просторной спальни. Нет, это не был просто осколок мертвого лунного света — он казался тебе живым, одухотворенным, как чья-то близкая трепетная душа, в тягостный час он мог согреть и разделить стылое человеческое одиночество. Он с тобою, подсвечивающий, как серебряная чаша, сквозь туман, он полон таинственной силы своей матери-луны и неземного какого-то сочувствия или сожаления...