Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]

— К вам тут двое рвутся! Не могут, говорят, утра ждать!

Не сразу узнал я их, наших посланцев. Усталые, заросшие щетиной. Вот что они рассказали.

Преодолев нелегкую дорогу, они очутились в штаб-квартире белых в городе Чугучаке.

Вечерело.

Адъютант атамана помог привязать коней во дворе и, не подозревая ни о чем, побежал докладывать.

— Гонцы от семиреченских! — донесся из открытого окна голос адъютанта.

Их немедленно пригласили к атаману.

Казаки вошли в кабинет и протянули главарю бело-бандитов пакет. Адъютант остался в комнате.

— Ваше превосходительство, у нас секретный разговор, — сказал казак, указывая глазами на адъютанта. — Так нам приказано: без свидетелей…

По знаку атамана адъютант вышел, тщательно закрыв за собой дверь.

Атаман был рад прибытию посланцев: итак, вновь налаживаются связи с Семиречьем! Значит, не все потеряно. Есть надежда на возвращение, на поддержку со стороны казачества. Не ведал атаман, что жить ему осталось считанные минуты.

Едва, вскрыв опечатанный конверт, он углубился в чтение, как один из казаков быстро выхватил из-за пазухи наган и дважды выстрелил.

Сраженный пулями, атаман рухнул на пол. Вбежавший на шум адъютант был тоже убит наповал. Но из-за дверей доносился топот ног. Оставалось одно спасение — прыгать в окно. Не мешкая, казаки выпрыгнули во двор и вскочили на коней. Бешено залаяла овчарка. Из окна раздались беспорядочные выстрелы. Но смелые всадники уже умчались в наступающую темноту.

Только возвращаться им пришлось, чтобы запутать погоню, кружным путем и границу переходить в другом месте. Вот почему они так задержались с возвращением в Верный (Алма-Ату).

Из пережитого

— Оглядываясь в прошлое, — вспоминал Евгений Михайлович, — невольно удивляешься, как удавалось выходить невредимым из разных переплетов…

Я ехал с дипломатической почтой в Пекин. Прекрасный железнодорожный путь, комфортабельные вагоны, мощные паровозы создали этой дороге добрую славу. Но только не у нас, дипкурьеров. Китайско-Восточная железная дорога все время находилась в зоне военных действий грызшихся между собой китайских генеральских клик. Среди служащих дороги масса бежавших из России белых. На этой дороге, больше чем где-либо, можно было ожидать какой-нибудь неприятности.

Стемнело. Ночь предстояла тревожная.

Я стоял у опущенного окна вагона. Лицо обдавало иногда едкой гарью. Белое пятно луны медленно выползало из-за леса. Глаз с трудом мог различить мелькавшие за окном телеграфные столбы; один за другим они убегали во мрак.

…Столбы… столбы… Столбы и ночь… Какое-то очень знакомое сочетание… Давно это было… 1905 год. Москва. Союз фармацевтов на Садово-Кудринской. Здесь печатались прокламации, призывающие к забастовке, располагался один из центров вооруженного восстания… Дважды арестовывала меня тогда царская охранка.

Столбы и ночь… Вот такими же темными ночами выходил я с дружинниками на улицы Москвы. Пилили телеграфные столбы. Сооружали баррикады. Готовились к уличным боям. Беспокойные были ночи. Обучались стрельбе. При благоприятном случае отбирали револьверы у «фараонов». По ночам дружинники в лабораториях Строгановского училища делали бомбы. Полиция обыскивала и арестовывала всех подозрительных, поэтому прибегали к хитрости. Заворачивали бомбы в специальную масляную бумагу и опускали в бидоны из-под молока. В бидонах был раствор мела, похожий на молоко.

Столбы и ночь… Много воспоминаний навеяли они мне тогда, по дороге в Пекин. Вспомнилось и темное московское небо, озаряемое огненными вспышками артиллерийских выстрелов. Это каратели расстреливали штаб героев революционной Пресни — последний бастион восстания — фабрику Шмидта, или «чертово гнездо», как ее прозвали полицейские. До последнего отстреливались тогда дружинники от наседавших семеновцев…

Неожиданно раздался тревожный гудок паровоза. Резкий толчок. Поезд резко затормозил. Совсем рядом звучали выстрелы. Послышался женский визг, крики испуганных людей.

Я выглянул в окно. В темноте было смутно видно, как по путям бежали вооруженные солдаты.

Нужно спасать почту, документы! Захлопнув дверь купе, я выхватил наган. При необходимости буду отстреливаться до последнего… Через минуту в вагоне загомонили вооруженные китайцы. Как я понял по их крикам, они искали чжанцзолиновцев. Я несколько успокоился. Это были солдаты генерала У Пэйфу. Между Чжан Цзолином и У Пэйфу шла ожесточенная борьба за власть.

Началась проверка документов.

Вскоре постучали и в мое купе. Я открыл. Перед дверью стояли трое солдат во главе с офицером.

— Да-ку-мента, пасса-парта, — на ломаном русском языке произнес офицер.

Я протянул ему советский дипломатический паспорт.

Офицер долго его разглядывал. Наконец сказал:

— Велики Китая непонятна ваша строя.

Я посмотрел в глаза военного. В них сквозило высокомерие.

— Есть люди, — ответил я, — которым, действительно, никогда не понять нашего строя. Но для угнетенного народа Китая он послужит когда-нибудь примером.

Офицер ядовито усмехнулся, но продолжать спор не стал.