Долг. Мемуары министра войны

В ходе личной встречи с президентом Карзаем я рассказал о мерах, которые мы принимаем, чтобы минимизировать жертвы среди гражданского населения. Я сказал, что его привычка спешить с оглаской сведений – зачастую непроверенных – выставляет союзников не в лучшем свете и наносит урегулированию немалый вред. Я призвал Карзая воздержаться от обнародования цифр о жертвах среди гражданских лиц, пока факты не подтвердятся. Я также напомнил ему, что талибы ежедневно совершают предумышленные убийства мирных афганцев и сознательно подвергают опасности их жизни, – вот об этом-то как раз стоит говорить как можно громче. По-моему, он предпочел меня не услышать.

Другие аспекты наших операций тоже создавали проблемы с гражданским населением, а значит, и с Карзаем. Ночные рейды по поимке и уничтожению лидеров «Талибана» (без угрозы мирным жителям), весьма эффективные с военной точки зрения, сильно настроили простых афганцев против нас. То же самое можно сказать об использовании собак при патрулировании и особенно при обысках домов: это оскорбляло религиозные чувства афганцев[64], и Карзай регулярно мне жаловался. Наши войска далеко не всегда проявляли к местным уважение, которого от них требовали, в том числе ездили на автомобилях по проселочным дорогам, распугивая пешеходов и животных. Я слышал забавную и печальную историю о некоем афганском старце, который пришел к воротам главной базы коалиции в Кандагаре пожаловаться на оскорбление, нанесенное его семье нашими солдатами. Старика игнорировали три дня подряд, в итоге он вернулся домой, а три его сына присоединились к талибам. По счастью, мне не приходилось разбираться с вопиющими инцидентами (скажем, солдат помочился на мертвого талиба, или сфотографировался с отрубленной головой, или сжег Коран), но было достаточно случаев, которые усиливали мои опасения относительно резкого увеличения численности иностранных войск в стране. Независимо от того, насколько квалифицированны и профессиональны американские военные, определенного «некорректного», мягко выражаясь, поведения не избежать, и я хорошо это знал. Если нас начнут воспринимать как захватчиков или оккупантов (или всего-навсего как не уважающих чужие ценности), то, учитывая историю Афганистана, война будет проиграна.

* * *

Все мои зарубежные поездки оборачивались проблемами со здоровьем. Будучи на несколько лет моложе и своего предшественника, и своего преемника, я тем не менее был в возрасте под семьдесят, а потому у меня обычно занимало неделю или около того восстановиться от смены часовых поясов, – и тут приходилось снова улетать. А поездки в Ирак и Афганистан сопровождались и тяжелой эмоциональной нагрузкой. Как уже упоминалось, я настаивал на встречах с солдатами и офицерами и на совместных обедах и слишком часто видел по их лицам, сколь высока цена пребывания на передовой. Улыбки попадались довольно редко. Все ходили с оружием, и я позже узнал, что – к моему великому сожалению – перед встречей со мной от них требовали сдать боеприпасы. Думаю, я понимаю такие меры предосторожности – наверняка в полевых частях хватало тех, кто злился на человека, «сославшего» их в эти опасные и Богом забытые края, – но мне до сих пор не нравится подобное проявление недоверия.

Посещать войска становилось с каждым разом все труднее, поскольку, всматриваясь в молодые лица солдат и офицеров, я непременно спрашивал себя, кого из этих детей я рано или поздно увижу в госпитале в Ландштуле, в палатах госпиталя имени Уолтера Рида или в Бетесде – а то и, не приведи Господь, в списках тех, кого ожидают почетные похороны на Арлингтонском кладбище. Еще я вдруг сообразил, что для тех бойцов с передовой, кто обедал со мной, встреча с министром вполне могла оказаться возможностью впервые за несколько дней, если не недель, съесть что-то горячее или принять душ. Каждая полевая часть, в которой мне довелось побывать, имела собственный импровизированный мемориал в палатке или под навесом – в память погибших: фотографии, сувениры, мелкие монеты… К таким мемориалам я всегда подходил в одиночку. Хотя боевой дух солдат, сержантов и офицеров неизменно был на высоте, при каждой встрече меня словно окутывала атмосфера горя, опасности и утраты. Я улетал домой с болью в груди, вызванной сочувствием к нашим парням и их далеким семьям. Каждый новый визит заставлял меня нервничать и злиться, особенно когда я сравнивал их самоотверженность и мужество с саморекламой и эгоизмом властолюбивых политиков – в Багдаде, Кабуле и Вашингтоне. Один молодой солдат в Афганистане спросил, что не дает мне спать по ночам. Я ответил коротко: «Вы». Чем больше было поездок в зоны военных действий и чем реже я бывал дома, тем сложнее удавалось сохранять внешнее спокойствие и самодисциплину, подавлять раздражение и скрывать презрение к участникам мелких политических игрищ. Образы наших солдат постоянно вставали перед моим мысленным взором.