Долг. Мемуары министра войны

Год 2010 начался для меня с президентского обращения к нации[118] 27 января. И вроде бы ничто не предвещало проблем – разве что необходимость присутствовать на этом политическом шоу: скажу прямо, я терпеть не могу подобные спектакли. Президент выступает перед обеими палатами конгресса в Капитолии, все галереи в здании заполнены так, что яблоку негде упасть (ложу первой леди занимают люди, специально приглашенные, чтобы прокомментировать ту или иную часть президентского послания, а также – всегда – несколько человек в военной форме). Президент рассказывает конгрессу и американскому народу, как обстоят дела в стране – или как они будут обстоять, – неизменно подчеркивая собственные успехи (в худшем случае рассуждая о «беспрецедентных вызовах», которым он «смело противостоит»), и излагает программу действий на предстоящий год. Основные пункты этой программы неизбежно диктуются партийными соображениями. Сторонники президента в конгрессе встают – снова и снова, – аплодируют и издают одобрительные возгласы, а оппоненты сидят, скрестив руки на груди, за исключением тех редких моментов, когда президент упоминает нечто приходящееся им по душе или делает обязательные словесные «реверансы» в адрес американских военных. Судьи Верховного суда стоически молчат, не улыбаются и почти не аплодируют; поднимаются они со своих кресел, только когда президент входит и выходит из зала. Объединенный комитет начальников штабов следует примеру своего председателя: тот хлопает в ладоши – хлопают и они, тот встает – и они тоже вскакивают. В основном штабисты сидят спокойно, вставая и аплодируя только тогда, когда в речи звучат упоминания о войсках или когда возносится очередная безобидная хвала величию Соединенных Штатов. «Ближний» кабинет президента, напротив, вынужден подниматься едва ли не на каждой фразе – и уж точно при каждом выпаде в сторону оппозиции. Повторюсь, я абсолютно не в восторге от этих политических представлений и не важно, кто у власти – Буш или Обама. Мне просто стыдно быть участником ликующей политической клаки, особенно аплодировать стоя весьма спорным внутриполитическим инициативам и необоснованным предположениям. Внимательный наблюдатель наверняка заметил бы, как часто я последним поднимаюсь и первым сажусь.

Именно так и случилось 27 января 2010 года, когда президент объявил в конце своей речи: «В этом году я вместе с конгрессом и нашими военными наконец-то добьюсь отмены закона, который лишает американцев альтернативной ориентации права служить своей стране, хотя они искренне любят свою страну, – лишает только из-за того, что они такие, какие есть. Это то, что необходимо сделать». В частной беседе с Обамой я уже признал, что закон «Не спрашивай, не говори» (НСНГ) нужно отменить, но меня покоробило (это выглядело как серьезное нарушение доверия), что президент фактически подставил меня и адмирала Маллена, проинформировав нас о своем намерении всего за день до обращения к нации. Он ринулся вперед, подняв забрало, и даже не посоветовался с начальниками штабов соответствующих родов войск, то есть с людьми, которым придется исполнять его распоряжения на практике, и не дал нам с Майком времени переговорить со штабистами. Все, что мы успели предпринять, – это уведомили их о намерении президента. Военное руководство США было категорически против геев на армейской службе, целиком поддерживало закон «Не спрашивай, не говори», принятый в 1993 году; начальники штабов соответствующих родов войск, возможно, считали неблагоразумным открыто выступать против, но по-прежнему выдвигали множество причин, по которым с отменой закона торопиться не следовало. «Упреждающий удар» президента, вероятно, был нанесен ради того, чтобы воспрепятствовать утечке информации из Пентагона до обращения к нации, однако безусловно вызвал недовольство военных, да и мое собственное.