Долгая дорога домой

Мигель Фернандез родился в Уругвае, провинции Латинской Америки. Его семья была старой и богатой, и, в отличие от многих, ему всегда хватало пищи. А еще у него были книги, музыка, театры, лодки, лошади; он играл в поло за свой континент на мировых матчах и переплыл на ялике Атлантический океан. Он провел хорошую стратиграфическую работу на Луне и Венере, смеялся со многими друзьями, любил многих женщин и с песней отправился к звездам.

Он погиб на Троаде.

Все произошло с жестокой стремительностью. После двух недель в открытой прерии местность начала постепенно подниматься к размытым синим силуэтам гор, видневшимся на горизонте. Это был край высоких жестких трав, густых древесных рощ и стремительных холодных рек; постоянно дул ветер, в небесах хлопали крылья. Продвижение немного замедлилось – рорваны описывали круги в поисках самых пологих склонов, – но им по-прежнему удавалось преодолевать по тридцать километров в день. Эвери сообщил, что спросил, долго ли еще идти, но не понял ответ, оказавшийся слишком подробным.

Отряд вытянулся длинной цепочкой, перебираясь через скатившиеся валуны. Вокруг бурлила жизнь, тетраптерии вылетали из укрытия в мелькании всех четырех крыльев, мелкие животные кидались врассыпную, далекое стадо рогатых рептилий остановилось, чтобы изучить путешественников немигающими глазами. Лоренцен шел одним из первых, рядом с Аласву, показывая на новые предметы и пытаясь расширить свой рорванский словарный запас. Он увидел маленькое ярко окрашенное животное, которое лежало на камне, греясь на солнце, словно ящерица-переросток, и показал на него.

– Воланзу, – сказал рорван.

Попрактиковавшись, Лоренцен начал различать отдельные фонемы; раньше они все звучали для него одинаково.

– Нет. – Астроному казалось странным, что Эвери до сих пор не знал слов, обозначавших «да» и «нет»; быть может, в этом языке их не было. Но… – Нет, – сказал он по-английски, – я знаю это слово, оно значит «камень». Я имею в виду ящерицу.

Он подошел к животному и показал на него. Оно выгнуло спину и зашипело. Переливчатая чешуя сияла, как драгоценности, на двойном солнце.

Аласву помедлил.

– Шинарран, – наконец произнес он, присмотревшись.

Лоренцен на ходу записал это в свою записную книжку.

Минуту спустя он услышал крик Фернандеза.

Лоренцен стремительно обернулся. Геолог падал, к его штанине прицепилась ящерица.

– Какого черта…

Лоренцен побежал назад, поскользнулся на камне, а поднявшись, увидел, как Торнтон хватает ящерицу за шею, бросает на землю и разбивает ей голову каблуком.

Потом они все собрались вокруг Фернандеза. Тот смотрел на них полными боли глазами.

– Hace frío[17]…

Торнтон разрезал его штанину, и стали видны следы клыков, кожа вокруг которых стала пурпурной.

– Яд… Дайте аптечку! – Марсианин почти кричал.

– Вот…

Эвери мягко отодвинул его и опустился на колени рядом с Фернандезом. Будучи психменом, он неплохо разбирался в медицине. Мелькнул нож, разрезая плоть.

Фернандез ахнул.

– Я не могу дышать… Madre de Dios[18], я не могу дышать.

Эвери наклонился, чтобы прижаться ртом к ране, затем выпрямился.

– Нет смысла отсасывать яд, если он уже добрался до грудной клетки, – безучастно сказал психмен.

Рорваны беспомощно столпились вокруг, словно хотели помочь, но не знали как. Глаза Фернандеза закатились, грудь внезапно замерла.

– Дыхательный паралич… искусственное дыхание… – Гуммус-лугиль протянул большие руки, чтобы перевернуть маленького уругвайца.

– Не надо. – Эвери проверял пульс. – Нет смысла. Сердце тоже остановилось.

Лоренцен не шевелился. Он никогда раньше не видел, как умирает человек. В этом не было никакого достоинства. Фернандез лежал, нелепо раскинувшись, его лицо пошло синими пятнами, изо рта стекала тоненькая струйка слюны. Ветер просочился между столпившимися людьми и взъерошил волосы уругвайца. Смерть была неприглядным зрелищем.