Долгая дорога домой

Однажды субботним утром он отправился на Монмартр собирать арендную плату с жильцов нескольких принадлежащих ему домов. Вдоль узкой улочки, вьющейся в гору, сбились в кучки маленькие, каждый на две комнаты, дома — жилища простых работяг. Опасаться было нечего, но Эмиль, выйдя на извилистые улицы, ведущие на холм, услышал раздающийся сверху рокот собирающейся толпы, похожий на рычание большого и хищного зверя. Он остановился, подумав, не уйти ли, — было понятно, что происходит что-то необычное. Но все-таки решил двигаться дальше. Ему нужно было посетить лишь несколько домов, так чего тут бояться?

Продолжая свой путь в гору, Эмиль стал думать о предстоящем ему деле. Он понимал, что получить арендную плату после такой суровой зимы может быть непросто. За время осады плата накопилась, но собирать ее было некому. В обычные времена Марк, парень из бюро Эмиля, раз в неделю обходил дома и собирал те небольшие суммы, которые Эмиль назначил за это весьма жалкое жилье. Но пока начальник находился в Сент-Этьене, взимание денег было приостановлено, и теперь Эмиль опасался, что никогда не сможет вернуть себе эти франки.

Однако не так давно вновь избранное правительство приняло два закона: один — что все долги, на которые был мораторий на время войны, должны быть выплачены в течение сорока восьми часов, и второй — арендодатель теперь вправе требовать плату, накопившуюся за время осады. Естественно, Эмиль понимал, что собирать эти деньги должен будет он сам. У Марка не хватило бы ни авторитета, ни храбрости требовать их с тех, кому и платить-то особо нечем. Эмиль также считал, что сорок восемь часов — слишком суровый срок для жильцов этих квартир, и планировал предложить им, скажем, неделю или даже две. Он говорил Розали за завтраком: «Надо же быть разумными. Чтобы люди смогли найти деньги, им нужно дать время».

Неожиданно его мысли были прерваны треском выстрелов. Они звучали где-то на холме, и Эмиль встал как вкопанный. Еще выстрелы — и победный рев сотен глоток. Эмиль хотел броситься назад, но было поздно. Через несколько секунд его накрыло людской волной, несущейся вниз по улице.

Раньше Эмиль не задумывался о растущей мощи парижской Нацгвардии. После окончания осады, когда французская армия резко сократила свою численность согласно непопулярному мирному договору, парижская Нацгвардия, набирая все больше силы, сплотилась и образовала собственный Центральный комитет.

Решительно настроенная не отдавать своего оружия победоносным пруссакам, которые собирались занять город, Нацгвардия переместила две сотни пушек с городских стен на холм, в республиканскую твердыню — Монмартр. Здесь восставшие были готовы охранять их от жадных рук армии — и французской, и немецкой. Однако новое правительство, возглавляемое Адольфом Тьером, мыслило по этому поводу иначе и послало войска под командованием генерала Леконта конфисковать украденную артиллерию. Сперва все шло хорошо, и пушки вскоре оказались в руках правительственных войск, но в силу неорганизованности, преследовавшей армию в течение всей войны, оказалось, что нет лошадей для перевозки орудий.

Это дало революционерам-федератам долгожданную возможность нападения. Неопытные армейские солдаты не успели ничего понять, как оказались в окружении разгневанных нацгвардейцев и разозленного местного населения. Из молодых солдат многие отказались драться, побросали оружие, и верх взяла разъяренная толпа. Леконта стащили с коня, избили, но для утоления бешенства толпы этого было мало. Она напала еще и на ненавистного бывшего армейского генерала. Его вместе с Леконтом проволокли по улицам, затащили в какой-то сад, обоих поставили к стенке и расстреляли на месте.

Распаленная толпа снова хлынула на улицы, оглашая их криками, подстегнутая жаждой крови, которую пробудила казнь. И эта самая толпа, рванувшая вниз с холма, поглотила Эмиля и увлекла его за собой в диком потоке, из которого было не вырваться, а остановишься — затопчут. Опустить голову и не сопротивляться этой тяге было единственным способом уцелеть. Не будь толпа так возбуждена вторжением на свою территорию, свой Монмартр, не сменись революционная ярость горячкой, кто-нибудь мог бы заметить, что Эмиль — не свой, что он из ненавистной буржуазии, =— и тогда он уже никогда не увидел бы своего дома. А так — после целой вечности толчков и метаний среди людей, из которых лишь немногие несли палки или дубины, считаные единицы — винтовки, а основная масса просто махала кулаками и выкрикивала ругательства в адрес правительства и его сторонников, — Эмиль как-то сумел протолкаться к краю этого ада и нырнуть в ближайший переулок.

Не оглядываясь, он быстрым шагом пустился прочь и завернул за угол в другой переулок, потом еще в один. Эмиль понятия не имел, где находится, но, держась направления вниз, смог выбраться из лабиринта улочек и переулков, вышел к реке, к широким бульварам, которые в конце концов привели его в свой район.