Долгая дорога домой

Самым крупным лагерем для военнопленных считался Николаевский, в который нас наконец привезли[98]. В нем было 35 тысяч советских военнопленных. Товарная станция, на которой мы выгрузились, была далеко от города. Нас построили в колонну по пять человек в шеренге и погнали в рабочий городок, где раньше жили рабочие судостроительного завода. Здесь были двухэтажные дома в каждом ряду. В левом разместили украинцев, в двух следующих заселили русских, а в крайнем – азиатов, кавказцев, татар. Каждые три дома составляли отдельный, изолированный от других блок. Все окружала колючая проволока высотой в 3 метра и клеткой в 20 сантиметров. У каждого блока были свои ворота, калитка на замке, охрана.

Украинцев брали на работу в склады, столовые, пекарни и другие работы, где можно было что-то поесть. Иногда на такие же престижные работы брали и русских, а нас, азиатов и кавказцев, – нет. Кавказцев почему-то называли «сталинцами» и гоняли только на копку туалетов, строительные работы, ремонт дорог. Было очень холодно, температура была 10–15 градусов мороза. Как-то я попал на разгрузку вагонов на железнодорожном вокзале. Разгружали картошку, морковь. Тогда я вдоволь наелся моркови. Там же ко мне подошла маленькая девочка.

– Дяденька, возьми! – И протянула мне серого хлеба и кусочек голландского сыра.

Я сказал ей «спасибо». Она ответила: «Не за что!» – и убежала.

Все это я с удовольствием съел и мысленно благодарил эту добрую девочку и людей, которые ее послали.

Человек семьдесят пленных погнали на разгрузку вагонов, всех конвоировал только один немец. На вокзале он распределил нас по вагонам, а сам сел в удобном месте и наблюдал, как мы работаем. Убежать было легко, но куда? Ловят практически всех, наказывают и направляют обратно в лагерь, где сажают на восемь – десять дней в карцер, а это – верная смерть. Карцер – это сырое помещение 4 на 5 метров, огороженное проволокой и чем-то прикрытое сверху. Морозы 18–20 градусов, злые ветры – никто оттуда живым не выходил.

Однажды во дворе нашего сектора румыны заставили нас копать траншею для туалета. Глубина уже была 3 метра, а длина – около 10 метров. Земля была замерзшая. Ударишь ломом или киркой – отлетает только кусочек земли величиной с грецкий орех. Конвоир-румын бил сверху кнутом по головам и кричал, чтобы быстрее работали и не стояли. Я замерз, устал, а тут он плеткой ударил меня по голове, и я потерял сознание. Румын приказал вынести меня из ямы. Пленные земляки вынесли меня и положили на кирпичи. Часа через два-три я очнулся. Смотрю, никого уже нет. Про меня просто забыли, думали, что мне капут. Когда стало темнеть и все собрались в бараке, мой друг Усеин заметил, что место, где я сплю, пусто. Он спросил, где Нури, и ребята сказали, что бросили меня на кирпичах возле барака. Усеин с двумя товарищами нашел меня и отнес в комнату. Сходил в азербайджанский барак, купил там баланды, кусок мяса и хлеб. Покормил меня. Я открыл глаза, мне стало лучше.

Усеин видел, что на ногах у меня брезентовые туфли, а на плечах – дряхлая красная фуфайка. Тогда из своих ватных брюк он вытащил спрятанные там тысячу рублей и повел меня на стадион, где выдавали еду и чай. Там пленные приносили на продажу разные вещи, одежду, папиросы, табак. Усеин купил мне солдатские крепкие ботинки, теплую шапку-ушанку, шинель и полотенце. Как я был благодарен этому человеку, моему спасителю. У него в телогрейке оставались спрятанными еще 1300 рублей. При шмоне[99] их не нашли. Потом мы их потратили на еду. Ко гда деньги кончились, Усеин стал переживать. Он был заядлым курильщиком, а покупать сигареты, табак или махорку было не за что.

Видя муки Усеина, я сказал ему: теперь моя очередь тебя обрадовать. Дело в том, что еще на свободе в козырьке фуражки я спрятал часики, которые в сороковом году купил во время службы в городе Слоним.

– Забери их и продай.

Усеин обрадовался, быстро нашел покупателя в украинском бараке, который дал ему за них 3000 рублей, тысячу сигарет, буханку белого хлеба и одну банку рыбных консервов, потом даже накинул пачку табака. Довольные таким обменом, мы вернулись в свой барак.

Суюн[100] решил часть сигарет и табак перепродать. Продажу мы осуществляли там же на стадионе, где все толкались в ожидании раздачи баланды на обед и ужин. Сигареты и самокрутки шли по 10 рублей за штуку.

За торговлю куревом немцы наказывали. На первый раз били палкой по рукам, за второй – все отнимали и избивали нагайкой. Тем не менее бизнес наш процветал. У знакомых украинцев мы покупали сигареты оптом по 5 рублей, а продавали по 10. В общем, спекулировали, как могли. Скопили немного денег и купили себе одежды, стали прикупать мясо, хлеб. Оба поправились. У меня вокруг обеих ног были привязаны по 3000 рублей, их мы держали на черный день. Вот что значит грамотная торговля! Отец Суюна до войны работал председателем райпотребсоюза и нередко приобщал Суюна к своим делам.