Долгая дорога домой

Курение, как и алкоголизм, – большое зло! В лагере курильщиков было много. Они собирали «бычки» и докуривали их. Умудрялись крутить сигареты из высохшего лошадиного навоза. Часто меняли свою порцию хлеба или баланды на одну сигарету. Были и такие, кто отдавал свою шинель или ботинки за папироску, а потом полураздетым ходил по лагерю в лютый мороз.

«Оставь сорок, умираю, дай затянуть!» – эти слова часто можно было услышать. В конечном итоге курильщики лишались всего. Худели, болели, а потом преждевременно умирали.

В лагерь стали привозить новых пленных из других лагерей. Среди них оказались земляки из моей деревни Суюн-Аджи. Исмаил – сын сапожника Сеит-Бекира, Люман – муж Злыхы, Осман Абляз – муж Маринки.

В феврале 1942 года пришел еще один этап. Были сильные морозы, и на работу нас не вывели. Сидели в бараках. Один человек открывал каждую дверь и спрашивал: «Суюнаджинские, тавдаирские есть?» Обычно отвечали, что нет. Наконец он дошел до нашей комнаты. Я сразу узнал его голос и сказал, чтобы он шел к нам.

Это был Осман Исмаилов – муж Пемпе-ала. Пемпе-ала была дочерью сестры моего отца Шерф-заде из Тав-Даира. Мы подвинулись, и он сел возле нас. Смотрю – он без обуви, ноги обмотаны полотенцем и перевязаны шпагатом, сам дрожит от холода и голода. В таком виде он прошел 3 километра от железнодорожного вокзала в Николаеве до лагеря. Шел босыми ногами по льду при двадцатиградусном морозе. Мы с Суюном тут же пошли в азербайджанский барак и там купили ему ботинки и котелок пшенной каши с куском конины. Он покушал, обулся, пришел в себя. Потом рассказал, когда и как попал в плен. Румынские солдаты отняли у него ботинки и все деньги, что были при нем, да еще и избили. До войны Осман Исмаилов был председателем Тав-Даирского сельсовета, членом партии.

В нашей комнате были два человека, у которых во рту были золотые коронки. Этим людям не позавидуешь. Однажды ночью, когда все уже спали, я услышал шаги по коридору. Двое зашли к нам в комнату, подошли к этим двоим. Тогда все спали ногами к стенке, а головой к проходу. Вошедшие сапогами ударили спящим по зубам. Схватили золотые коронки и сразу же убежали. Оказывается, они давно присматривали за этими людьми. Те и ахнуть не успели. Жаловаться некому. С тех пор я дал себе слово никогда не иметь золотых коронок.

Как-то всех нас выгнали на стадион. Я стоял довольно близко и надеялся получить баланду одним из первых. Вдруг деревянные двери открыли, и под напором толпы все стоявшие в первом ряду попадали. Я закрыл голову руками, и по нам, лежащим на плацу, прошли сотни людей. Нас затоптали солдатскими сапогами и ботинками. Когда они прошли, нас подняли. У меня все обошлось, а один человек умер сразу, у других были сломаны руки.

После этого во избежание давки нас загоняли между проволочными ограждениями, и мы входили по пять человек. На всю пятерку давали буханку хлеба. У раздаточной бочки стоял немец и проверял, чистые ли у нас котелки. У меня он обнаружил следы отрубей. Вывел меня из строя и стал бить своей плеткой по голове, лицу, плечам. После этого велел идти мыть котелок. Воды нигде не было. С трудом нашел бочку с водой, вынул пробку, а там сильный напор. Весь облился, но котелок помыл.

Вдоль проволоки всегда стояли охранники, которые регулировали, какой шеренге идти, а какой ждать. Я не заметил вытянутой руки, означавшей остановиться, и пошел дальше. Охранник рассердился и стал бить меня плеткой. Я согнулся и молча принимал удары. К таким побоям я уже привык и особо не реагировал. Вся голова, шея, плечи от этих ударов были покрыты рубцами, как мозоли. После одного раза я почувствовал боль в глазу. Мои товарищи сказали, что левый глаз после удара вышел из орбиты. Рядом оказался кто-то из врачей. Он аккуратно уложил глаз на место, и особой боли я не чувствовал.

Обед раздавали с трех точек. Раздатчики тоже были из военнопленных. В руках у них были длинные палки, к которым привязана пол-литровая консервная банка. Раздатчик не глядя черпал из бочки и наливал в наши котелки, миски, банки. Накладывал, что кому попадет! Кому просто вода, кому пшено, кому отруби, а кому и мясо.

После раздачи баланды нас выгоняли на работы. Мы выходили на узкую дорогу между проволокой, которая вела в город. Там нас ждали вербовщики. В своих руках они держали длинные палки, как у чабанов для поимки овец. Ими они захватывали понравившегося военнопленного и тащили к себе, загоняли в машину и везли на работу. Выбирали тех, кто выглядел поздоровее.

Одну такую группу отправили в Румынию, где раздали крестьянам в качестве батраков. Сначала мы им завидовали, но потом, когда узнали, что их всех кастрировали, только ахнули и по возможности избегали таких наборов.