Долгая дорога к дому

— Ни капли. Файа, которые привезли ваш народ, людей, на Ленгурью, не смогли избежать искушения. Они немного улучшили ваш внешний облик, но внутрь лезть не стали. Элари и его соплеменники похожи на нас лишь потому, что их облик был мечтой файа о самих себе, — о том, какими они должны быть. Во исполнение этой мечты они потом создали нас. Гораздо интереснее то, что они сделали с собой. Считается, что у людей и файа не может быть общих детей, но Элари видел полукровок в Байгаре. Наверняка, они сочетали достоинства двух рас, как это обычно бывает — а теперь из них не осталось никого. Надеюсь, ты понял, почему мы так злы на твоих друзей? Они уничтожили созданное тысячелетиями упорного труда тех, с кем и мы не можем пока сравниться. Ещё никому не удавалось слить две межзвездных расы в один народ… Теперь лишь Иситтала несет драгоценную кровь измененных файа, так что мы в любом случае должны спасти её. Правда, у Элари тоже есть почти неуловимые следы файской крови — это трудно заметить, но я не могу ошибиться. Форма твоих глаз… Это очень характерный признак. И ты сделал то, на что не решился бы никто из файа и людей. Лишь те, в ком сливается кровь двух великих рас, могут изменять их пути… Благодаря тебе мы обратим внимание на людей и примем их, как друзей, так что и мы теперь в долгу перед тобой…

— Я хочу быть твоим другом, — помолчав, ответил Сергей. — Но… подруга мне не нужна. То есть, вообще-то нужна, но… — он запутался и замолчал в сильнейшем смущении.

Вайэрси рассмеялся.

— Мы можем менять свою форму, но не суть. А у нас тоже поровну мальчиков и девочек… как и везде. И потом… чувственная любовь не имеет для нас особого значения. Мы не можем отдаваться ей целиком… как вы. Для нас это почти игра. Но не один народ не может любить так, как любим мы, Сергей. Любить не внешнюю форму, как бы она ни была красива, а красоту души. И потом… ведь наша любовь почти вечна. Бесконечное слияние душ… бесконечная игра форм, чтобы вызвать восхищение любимой… когда ты встретишь среди нас свою любимую, ты обретешь великое счастье. Это будет, может быть, не скоро, но неизбежно. Никто из нас, если он заслуживает любви, не одинок. Далеко не все у нас счастливы, великая и полная любовь у нас большая редкость… но тот, кто достоин такой любви, неизбежно встретит её. Как и ты.

— А… у тебя есть любимая? — смущенно спросил юноша.

— Естественно. Её зовут Энтилар. Она, как и я, из Первых Двухсот. Мы неразлучны уже… шестьсот пятнадцать лет. Ты понимаешь, что это значит?

— Да. Так вы… встретились в пятнадцать лет?

— Мы были вместе с самого начала. Но когда для нас настала пора любви, мы полюбили друг друга.

— Ты… — Сергей с трудом перевел дух, — один из… самых первых?

— Да. — Вайэрси устроился поудобнее. — Наш вид создали интеллектронные машины Файау. Наша плазма наследственности была синтезирована… собрана буквально по атомам, с самого нуля, а потом на её основе были выращены наши тела. У нас не было родителей, мы все были ровесниками и братьями… хотя не очень-то похожи друг на друга. Это тоже было предусмотрено…

Он минуту помолчал и вдруг улыбнулся.

— Тогда мы были почти такими же, как ты. Способность менять форму нам дали много позже… Мы росли на Эрайа, родине нашего народа, любопытными дикими созданиями — и это было лучшее время нашей жизни. Знаешь, самым большим счастьем в ней была совсем не Трансформа, которая дала нам бессмертие, свободу и ещё множество способностей, а время, когда мы познали любовь… высокую и чувственную одновременно. Тогда я выглядел вот так…

С изящной плавностью тело Вайэрси вновь перетекло и вдруг стало меньше. Теперь перед Сергеем сидел гибкий юноша лет всего пятнадцати, широкогрудый, узкобедрый, длинноногий, с темно-золотистой кожей, живописно ободранной — её покрывали царапины и ссадины, а кое-где виднелись и синяки. Из-под лохматой массы спутанных, черных, как ночь, волос внимательно смотрели громадные, широко расставленные синие глаза, словно светившиеся изнутри. Диковатое лицо юноши было очень красиво, не столько за счет свежей правильности черт, сколько за счет выражения — ещё наивной жадной внимательности и, в то же время, постоянного глубокого размышления. Подживающие ссадины ничуть не портили его, напротив, придавали этому просветленному образу на удивление естественный вид.