Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом

Наш Манифест полностью отвергал концепцию покровительства белых, идею о том, что белое правительство могло защищать интересы чернокожих африканцев. Мы ссылались на совершенно возмутительное законодательство последних сорока лет, ущемляющее права африканского населения, включая Закон о земле коренных жителей 1913 года[25], который в конечном итоге лишил чернокожих африканцев 87 процентов их собственной территории, Закон о коренных жителях (городских районах) 1923 года[26], в результате которого под вежливым названием «места проживания для коренного населения» был созданы трущобы, чтобы поставлять дешевую рабочую силу из числа чернокожих африканцев для промышленных предприятий белых людей, Закон о цветном барьере 1926 года, который запретил африканцам заниматься ремеслами, требующими определенной квалификации, Закон о местном самоуправлении 1927 года, закрепивший высшую власть Британской короны (а не племенных вождей) над всеми африканскими территориями, и, наконец, Закон о представительстве коренных народов 1936 года, который исключил чернокожих африканцев Капской провинции из общего списка избирателей, тем самым уничтожив любые иллюзии насчет того, что белые могут позволить африканцам решать свою собственную судьбу.

Мы крайне настороженно отнеслись к коммунистической идеологии. В Манифесте Молодежной лиги говорилось: «Мы можем заимствовать… отдельные положения у иностранных идеологий, но мы отвергаем оптовый импорт иностранных идеологий в Африку». Это был скрытый упрек в адрес Коммунистической партии, которую Антон Лембеде и многие другие активисты, включая и меня, считали проводником «иностранной идеологии», не соответствующей африканским реалиям. Лембеде чувствовал, что в компартии преобладали белые, что подрывало уверенность африканцев в успехе своей деятельности в этой структуре.

В тот же день был сформирован ряд комитетов. Основная цель Молодежной лиги заключалась в том, чтобы определить тактику действий членов АНК в организации борьбы за освобождение африканских народов. Хотя я был согласен с этим, я все же нервничал по поводу своего вступления в Лигу, сомневаясь в степени своей готовности полностью отдаться политической деятельности. В то время я работал полный день, а после этого еще учился, и у меня оставалось крайне мало свободного времени. Кроме того, я испытывал определенную неуверенность, чувствуя себя ограниченным с точки зрения политической грамотности по сравнению с Уолтером Сисулу, Антоном Лембеде и Питером Мда. Они были людьми с полностью сформировавшимся мировоззрением, я же не мог про себя такого сказать. Мне также все еще не хватало уверенности в своих ораторских способностях, особенно по сравнению с красноречием других членов Молодежной лиги.

«Африканизм» Антона Лембеде не получил всеобщей поддержки, потому что эта концепция предполагала идеи расовой исключительности, что вызывало обеспокоенность у некоторых членов Молодежной лиги. Некоторые считали, что национализм, допускающий симпатии к белым, был бы более желательной политической практикой. По мнению других (я был в их числе), если бы чернокожим африканцам предложили мультирасовую форму борьбы, они могли увлечься культурой белых и, как результат, оказаться в плену чувства своей неполноценности. В то время я был категорически против членства коммунистов или белых в Молодежной лиге АНК.

* * *

Дом Уолтера Сисулу стал для меня моим домом вдали от моего собственного родного дома. В течение нескольких месяцев в начале 1940-х годов это, действительно, был мой дом в буквальном смысле этого слова, поскольку в то время мне больше негде было остановиться. В нем постоянно обитали многочисленные гости, которые вели бесконечные дискуссии о политике. Альбертина, жена Уолтера, была мудрой и замечательной женщиной, а также решительным сторонником политической стези, избранной Уолтером. (На их свадьбе Антон Лембеде сказал: «Альбертина, ты вышла замуж за женатого мужчину: Уолтер женился на политике задолго до того, как встретил тебя».)

Именно в гостиной дома Уолтера я встретил Эвелин Мейс, свою первую жену. Она была тихой, симпатичной девушкой из сельской местности, которую, казалось, нисколько не пугали толпы народа у Уолтера. В последующем она вместе с Альбертиной и Розой, женой Питера Мда, проходила стажировку в качестве медсестры в общем госпитале Йоханнесбурга для чернокожих африканцев.

Эвелин была родом из района Энгкобо в Транскее, расположенного к западу от Умтаты. Ее отец, шахтер, умер, когда она была совсем маленькой, а мать – когда ей было двенадцать лет. После окончания Эвелин начальной школы ее отправили в Йоханнесбург учиться в средней школе. После смерти матери она осталась со своим братом Сэмом Мейсом, которого поселили в доме Уолтера. Мать Уолтера приходилась тетей отцу Эвелин. Семья Сисулу относилась к Эвелин так, словно она была их любимой дочерью.