Долгая дорога к тебе

Бабуля испуганно смотрела сквозь очки, потом прижимала мою голову к себе и заговаривала о другом. А я исподлобья смотрела на мамин туалетный столик с целой батареей духов, кремов и всяческих помад и чувствовала, как во мне крепнет глухое раздражение против этой женщины, все более и более от меня далекой…

Сейчас я понимаю, что мама была действительно несчастной. Но даже это понимание не спасает меня от неодолимого чувства неприязни к ней – даже сейчас, когда мне самой больше лет, чем было маме, когда ее бросил папа… Мне двадцать пять, ей – сорок семь, а бабуля давно умерла. Я не выполнила ее завета: полюбить и пожалеть. И у нас с матерью плохие отношения.

* * *

Все годы, что я ее помню, мать не занималась моим воспитанием. Она бросилась в другую крайность – погрузилась полностью в переживания по поводу ухода отца, в свое желание отомстить ему, заставить пожалеть о том, что он ее бросил. И, кажется, лет на пятнадцать, а то и больше, мама вообще забыла, что я существую.

– Натуся… ты опять? – слабо вскрикивала бабуля, выходя в коридор в третьем часу ночи.

– Оста-авь меня, ради бога! Да подите вы все к чертям собачьим!!!

И снова расческа летела в мою голову, мамин подбородок со все более ощутимыми следами увядания начинал мелко дрожать, я захлебывалась слезами у себя на диванчике, а бабуля, повздыхав на кухне, приносила мне воды, и вслед за ней в дверь вползал терпкий запах валокордина.

– Веруня, – теплая бабушкина ладонь ложилась мне на лоб, – деточка, не плачь. Пожалей маму, деточка…

А годы шли.

Тихо, во сне, умерла бабуля – как раз в то лето, когда я перешла в выпускной класс. Кажется, только эта смерть и заставила маму обратить на меня внимание. Когда я впервые за много-много лет ощутила на себе ее пристальный взгляд, то была потрясена тем выражением страха, смешанного с чувством вины, которое плескалось в этих глазах.

– Куда ты направляешься?

– Гулять.

– С кем?

– Так… С подружками.

– Хм… А ведь я совсем не знаю твоих подружек.

На это я могла только пожать плечами.

– Верка, – вдруг сказала мать севшим голосом, – Ве-ерка, а ведь ты, оказывается, совсем взрослая…

Мне было пятнадцать лет, а в пятнадцать лет никто не назовет себя ребенком.

– Рада, что ты это заметила, – сухо говорила я.

– Ты красивая.

– Уж не в тебя ли?

– Не знаю. Может быть… – Мама старалась не замечать моего вызывающего тона. – Вернешься не поздно?

– Как получится.

– Хорошо… А кофточку надо сюда другую. Эта к мини-юбке не идет… И ноги у тебя красивые, Верка. Длинные. И волосы… Совсем как у меня в молодости.

И все же ее хватило ненадолго. Месяц или два мать старалась быть дома, приносила мне вещи, которые, по ее мнению, я должны была носить, таскала меня по магазинам, накупила гору косметики и бижутерии. Но я не могла избавиться от гадкого чувства – все это мама делает не из любви ко мне, а, скорее, от потрясения: она поняла, что у нее все-таки есть дочь, и это открытие ее ошеломило.

И, наверное, я была права в своих предчувствиях, потому что другие открытия, которые моя мать сделала для себя, были ей откровенно неприятны. Прежде всего, она поняла, что эта дочь уже имеет собственное мнение, которое ей не нравится. И она попыталась взяться перевоспитать меня, уже взрослую. А когда же у нее это не вышло, она обозлилась.

– Есть у тебя в голове хоть что-нибудь, кроме мальчиков и танцулек?! Бестолочь!

– Насколько я помню, мальчики и танцульки – это не моя, а твоя сфера интересов, мамочка!

– Дрянь! Какая же ты дрянь!

– Ты сама дрянь! Ненавижу тебя! Если бы ты знала, как я тебя ненавижу!!!

Я уходила, хлопая дверью, и приходила поздно, иногда совсем под утро, после чего мы не разговаривали неделями. В таких ситуациях принято винить юношеский максимализм, и, конечно, он тоже был причастен к нашим вечным конфликтам… Но прошло пять лет, я познакомилась с Сергеем, переехала жить к нему. У меня появился свой дом, я стала взрослее, изменился и мой характер – теперь мне стыдно за те слова, что я бросала матери в пылу ссор… Все изменилось. Кроме самой мамы…

Сейчас моя мать – несчастный, озлобленный на весь мир человек. Кто в этом виноват? Мой отец, который ушел? Я, которая, возможно, своим появлением и помешала ей устроить личную жизнь? Не знаю. Но одно я знаю точно – каждый сам творец своей судьбы, и нельзя, ни в коем случае нельзя перекладывать вину за свою неудавшуюся жизнь на другого.

* * *

Обо всем этом я вспоминала тот долгий месяц, в течение которого сидела на кухне («нашей с Сергеем кухне», сказала бы я совсем недавно, но теперь местоимение «наше» постепенно уходило из моей жизни) и, обхватив руками живот, думала обо всем на свете. Прошел месяц, я продолжала надеяться, что мой любимый одумается, опомнится, поймет… Нас было трое – я, он и ребенок, но вместе существовать мы не могли. И в один прекрасный день мне дали об этом знать особенно доходчиво: