Долгая дорога в Ад

Всё случилось именно так. Крепостные пушки, охранявшие Турецкий вал, палили по наступавшим красным. Им вторили полдюжины пулемётов. Затем наши белогвардейцы начали отступать. Почти без боя отдали Армянск. Красные уже ликовали, без промедления и отдыха бросились дальше. Их пьянил азарт и запах скорой победы. Тупоголовое быдло! Что они понимали? Они пёрли по степи всю ночь при двадцатиградусном морозе, к утру – бой: они не выспавшиеся, голодные, злые и не боеспособные. А тут на них мчится наша стремительная конница. Их бьют то слева, то справа… Кошмар! Красные не знали, откуда ждать нападения, а Слащёв знал о передвижении красных, так как за ними следили наблюдатели с самолётов и тут же информировали Слащёва о малейших изменениях. Короче, к середине дня всё было кончено. Красные дрогнули и побежали. Белая гвардия преследовала бегущих до Крымского вала. И без жалости рубила в капусту бегущих… Беспощадно!

Это была безоговорочная победа. Кто мог предугадать, что небольшая армия разобьёт врагов, которых было больше в десять раз минимум. А в тылу шла паническая подготовка к незамедлительной эвакуации. Узнав об этом, Яков Александрович велел послать в тыл короткое и злое сообщение: «Докладываю! Большевистское быдло остановлено и отброшено назад. Поэтому вся тыловая сволочь может слезать с чемоданов». Коротко и ясно. Без реверансов. Как истинный солдат.

- Вы меня простите, но к чему вы это всё мне рассказываете? И какое отношение это всё имеет к моей бабушке?

- Терпение, мой юн… терпение. У генерала Слащёва был ординарец Нечволодов. На самом деле это была девушка. Нина Нечволодова. Легендарная баба. Едва достигнув совершеннолетия, Нина пошла добровольцем на фронт Первой мировой войны. Девушкой она была смелой и сообразительной. Воевала не хуже мужчин. В Брусиловском прорыве участвовала уже унтер-офицером, имея в наградах два Георгиевских креста. В начале Гражданской войны Нина вступила в казачий отряд Андрея Шкуро. Затем она знакомится и влюбляется в полковника Слащёва, бравого офицера, четырежды раненного в Первую мировую, героя, награждённого Георгиевским оружием… Они были созданы друг для друга. И даже были друг на друга похожи. Высокие, стройные, подтянутые… Тёмно-русые оба, зеленоглазые… Только Слащёв смотрел на всех сквозь хитроватый прищур, а Нина глядела на мир широко открытыми глазами. А так - как брат и сестра. Красивая пара была.

В апреле девятнадцатого года Слащёв был ранен тремя пулемётными пулями в лёгкие и живот. Тяжелораненый, в беспамятстве, он попал в плен. Презрев опасность, Нина с моей помощью выкрала его из плена. И за три недели выходила. Практически с того света вернула любимого. А тот лишь только встал на ноги – снова с головой бросается в пучину Гражданской войны. С тех пор страдающий вечной фистулой, то есть с незаживающим отверстием в животе, Слащёв из-за постоянных болей пристрастился не только к выпивке, но и к кокаину. Да, четыре страсти у него было: Нина, война, кокаин и песни Вертинского.

Спустя год, перед самой эмиграцией, Нина и Яков Александрович обвенчались. Может, им это по жизни было и ни к чему, но Нина сообщила Слащёву, что беременна. В двадцать первом году, уже в Константинополе, у них родилась дочь.

А потом Слащёву, уволенному Врангелем из армии, жившему с Ниной на грани нищеты, советское правительство неожиданно предлагает вернуться на родину. И Нина, и я, и все приближённые к опальному генералу - все уговаривали Якова Александровича не возвращаться. Мы были уверены, что его повесят. На первом же столбе. В лучшем случае расстреляют. Ведь его же не зря прозвали «диктатором Крыма» и «Крымским вешателем». У него ведь с дезертирами, саботажниками и мародёрами разговор был короткий: виноват – петлю на шею и на фонарный столб.

«Мне обещают, - говорил нам Яков Александрович, - полное прощение и работу по специальности».

Помню, Нина допустила по этому поводу горькую и обидную иронию:

«Какую же именно из твоих специальностей большевики собираются использовать – диктатор или вешатель? Ты, без сомнений, справишься, но… Опасаюсь я, что у них на эти должности и так полно желающих».

«Милая, мне здесь делать нечего».

«Есть, - ответила Нечволодова, - жить».

«Я уже всё решил, - сказал Слащёв. - Я возвращаюсь. Я уже дал согласие».

Спорить с ним было бесполезно. У него же было военное, да, пожалуй, и жизненное кредо: «В бою, - повторял он, - держитесь твёрдо принятого решения – пусть оно будет хуже другого, но, настойчиво проведенное в жизнь, оно даст победу, колебания же приведут к поражению». Уж таким он был.

Вернуться в Россию – добровольно! – это был Поступок. Нечволодова в Гражданскую всегда находилась при Слащёве и сопровождала его и в походах, и в бою. Поэтому не удивительно, что она решила вернуться в Советскую Россию вместе с мужем. Мне же было поручено отправиться в Париж, найти мать Нечволодовой и передать ей полуторагодовалую дочь Нины и Якова Александровича – Марию.