Долгая дорога в дюнах

Артура словно окунули в холодную воду — он невольно вспомнил о матери. Что же с нею будет, если Спрудж выполнит свое обещание? Что предпринять и как выбраться из этой затхлой могилы, как увести мать от беды?

Юрис почувствовал его состояние, участливо похлопал по колену:

— Будем надеяться на лучшее. В нашем положении отчаяние страшнее пули. Думаю, Спрудж просто припугнул, я даже уверен в этом.

От его слов Артуру стало немного легче: не то, чтобы он поверил и успокоился, просто появилась хоть какая-то надежда.

— Как же ты решился сюда? Если знал, что за мной следят.

— Выхода другого не было — я бы и сам загнулся, и его погубил. На мое счастье сторож спал.

— Бруно, — невольно вырвалось у Банги.

— Что?

— Да так… Знакомый, говорю. Все меня стерег. Ты его чем, ножом?

— Ножом.

Артур молчал, потом смущенно спросил:

— Страшно убивать человека?

Грикис ответил не сразу.

— Как тебе сказать… Понимаешь, бывает так, что думать не приходится. А в общем, конечно, страшно. Слушай, ты не мог бы отодвинуться чуточку в сторону — что-то я неважно себя чувствую.

Банга нащупал в темноте руку товарища.

— Ты горишь…

— Есть маленько.

— Давай я вылезу туда, в «предбанник», а ты ложись.

— А если?..

— Не волнуйся. — Он надавил на камень — тот легко подался. — Видишь, даже не скрипит. Успею…

— На кой черт ему этот погреб, если он им не пользуется? — раздраженно сказал Грикис.

— Кажется, я догадываюсь, — рассмеялся Артур. — Это Озолс после пожара придумал. На всякий случай. Перегородил погреб пополам — и вся недолга: один для отвода глаз, другой тайник. И сундучок тут же. Я на нем сидел. В прошлый раз он чуть не сгорел.

— А-а… Крестьянский банк. Не пришло бы ему в голову пересчитать свои капиталы. Кстати, все забываю спросить: как зовут хозяйку?

— Марта.

Банга так произнес это имя, что Грикис тут же догадался:

— Это она?

— Да.

Юрис хотел еще что-то уточнить, но в это время наверху раздались грузные шаги. Половицы над головой заскрипели, сердитый громкий, мужской голос — Артур сразу узнал Озолса — кого-то отчитывал:

— У тебя на все отговорки. Тебе дай волю, и сам в водке утонешь, и скотину уморишь.

Другой, неуверенный голос — Артур мог только догадываться, что это Петерис — едва слышно что-то бубнил в оправдание, но хозяин резко оборвал:

—Ладно, хватит языком молоть, слышали эту песню. И жену предупреди: не хотите работать — скатертью дорога.

Озолс был явно несправедлив — он знал, что Петерис добросовестный и исполнительный работник, а если когда и позволяет себе лишнюю рюмку, это никак не вредит хозяйству. Что же касается Эрны, тут ему, Озолсу, вообще было грешно раскрывать рот — этой женщине он был обязан не только своим материальным благополучием и уютом. Но сдержаться сейчас не мог: ему надо было на ком-то выместить свое раздражение. Всю ночь, как послушная собака, выполнял он команды новых хозяев, всю ночь его заставляли показывать дорогу, докапываться, доискиваться, вынюхивать, высматривать. При этом в каждом доме его встречали не просто, как собаку, а собаку порченую, от которой лучше держаться подальше. Всю ночь он копался в дерьме, заглушая голос разума и совести, убеждая себя в том, что другого выхода у него нет и иначе поступить он не может. И что же в итоге? Его, действительно как собаку, чуть не пнули под зад за то, что он не нашел и не выследил. Даже уважаемый зятек, и тот смотрел на него с какой-то барской брезгливостью. Будьте вы все прокляты, сволочи!

За окном разгорался ясный солнечный день. Бледно-голубое, без единого облачка небо сливалось на горизонте с синей гладью необычайно спокойного моря, в открытое окно врывались резкие, гортанные крики чаек, а на душе у Озолса было муторно и мерзко. Как в непогожий, слякотный февраль. Он несколько раз взволнованно проковылял из угла в угол, сердито захлопнул окно, как бы отделяя себя этим от неуместной праздности безумного мира. Начал снимать куртку. Расстегнул одну пуговицу, другую — пальцы не слушались, дрожали, — яростно рванул и пуговица отлетела, покатилась по ковру к креслу у письменного стола. Озолс невольно проводил ее взглядом и поморщился: кресло стояло не на месте, угол ковра был скомкан и испачкан. Старик стащил с себя куртку, швырнул на диван, медленно опустился на колени, отогнул край ковра: да, кто-то недавно поднимал крышку люка, на ней виднелись свежие царапины. Раздражение нахлынуло с новой силой. Тут же к нему добавился испуг — Озолс заметил распахнутое окно.

— Эрна! — грозно позвал он, — поднимаясь с пола.

Женщина вошла в кабинет и, вытирая руки о передник, угрюмо уставилась на хозяина.

— Кто сюда входил? — свистящим шепотом спросил Озолс.

Эрна перевела взгляд на крышку погреба, не понимая, о чем ее спрашивают.

— Кто открывал окно? — Озолс сверлил работницу взглядом.

— Не знаю.

— Не знаешь? А это что? — он показал пальцем на испачканный ковер.

Женщина смутилась.

— Да ты что, Якоб?

Марта — она все это время стояла под дверью и все слышала — поняла, что медлить больше нельзя ни секунды, и решительно вошла в комнату.

— Эрна, будьте добры, оставьте нас вдвоем.