Долгая дорога в дюнах

Аболтиньш снисходительно усмехнулся, смерил старого чудака презрительным взглядом, нехотя ответил:

— Соседку вашу допрашивать будут. Сынок-то ночью тю-тю… Испарился.

Озолс побледнел, медленно слез с повозки — колени дрожали. Вот оно, начинается. Сегодня взяли Зенту, завтра могут взять и его. Ниточка тоненькая — того и гляди оборвется. Понимая бессмысленность в данной ситуации каких-либо слов, он тем не менее спросил:

— А я здесь при чем?

Аболтиньш ощерился, заговорщицки подмигнул:

— Ну, как же? Кому, как не вам лучше знать своих соседей? Можно сказать, всю жизнь в друзьях ходили.

Озолс растерялся, беспомощно обернулся к дочери — Марта стояла неподалеку и все слышала. На мгновение их взгляды встретились.

— Переоденься, отец, — спокойно сказала она. — В этой куртке неудобно.

Озолс обреченно вздохнул, покорно поплелся за ней к дому, но, как только вошел в коридор, обессиленно привалился к стене.

— Что я тебе говорил? — горячечным шепотом спросил он. — Дождались?

— Ничего страшного. — Дочь нежно погладила его по руке. — Только держись.

— А если она не выдержит?

— Выдержит, отец, она выдержит. Так же, как и ты.

— Нет, это конец. — Крупная слеза поползла по щеке старика.

— Отец! — Марта повысила голос. — Возьми себя в руки. Не забывай, у тебя есть внук.

Он смахнул слезу, несколько секунд разглядывал дочь, словно впервые видел, оттолкнулся от стены, устало сказал:

— Давай пиджак.

ГЛАВА 15

Зенту допрашивали долго и с пристрастием, но добиться ничего не могли. Она упорно стояла на своем: ночью приходили немецкие солдаты и увели сына. Какие солдаты? Она не знает. Как выглядели? Не заметила — было темно. На каком языке разговаривали? Естественно, на немецком. Спрудж, который вел допрос, — долговязый обер-лейтенант, ночной знакомый Озолса, лишь наблюдал со стороны — никак не мог подобрать нужной отмычки. Никакие доводы, никакие увещевания не помогли. Когда же дошло до угроз, женщина и вовсе замкнулась. Ее били методично, со знанием дела, Зента кричала, молила о пощаде, теряла сознание. Ее отливали, допрашивали и снова били. Безрезультатно.

Лосберг — он присутствовал лишь в начале допроса — сослался на недомогание и отправился к себе на дачу. Его вызвался проводить Крейзис, ушел и больше не вернулся. Манфред уехал в Ригу, Озолс тоже хотел увильнуть, однако на него прикрикнули, и он вынужден был остаться до конца. Аболтиньш же, напротив, так рьяно принялся помогать, словно всю жизнь только и занимался кровавым, мясницким делом. Даже видавший виды Спрудж не без любопытства поглядывал на добровольного помощника.

Бесстрастно наблюдал за всем происходящим немец — его аскетичное, щедро усыпанное веснушками лицо, пустые, бесцветные глаза и тонкие, почти бескровные губы ничего, кроме презрительного снисхождения, не выражали. Все шло именно так, как и должно было идти: пауки съедали свою жертву, и ему не надо было ни во что вмешиваться. Циглер прекрасно знал с самого начала, что затея с арестом и допросом матери, сколько бы ни старались ее земляки, бессмысленна — мать ни за что не предаст сына. Но разве дело в этом? Главное — причащение кровью, приобщение к святому огню, который так или иначе, рано или поздно испепелит скверну в душах всех этих жалких людей, сделает их достойными помощниками великого германского национального движения.

Он с интересом наблюдал такие разные и несовместимые биологически и нравственно особи. Спрудж — бесспорно дельный, высокой квалификации работник. Но, к несчастью, знающий изнанку жизни. Испорчен ею до такой степени цинизма, что в случае чего предаст, не задумываясь, и станет работать на кого угодно. Аболтиньш — прекрасный экземпляр. Правда, пока несколько вульгарен в своей жестокости. Но если остепенить и выдрессировать, может быть весьма и весьма полезен. Озолс типичное стадо. Этого надо скорее в стойло, привязать к кормушке, пригрозить хлыстом, и все будет в порядке. Что же касается женщины, тут ничего не поделаешь — несчастное существо. Ее неудача состоит в том, что всякое сопротивление должно быть подавлено в самом зародыше. Немедленно и беспощадно.