Долгая дорога в дюнах

— …Могут выйти боком, — закончил Крейзис мысль, начатую Лосбергом. — Ничего, я тебе покажу, полицейская сволочь. Ты у меня попляшешь.

Офицер, бредущий без охраны по пустынной ночной деревне, да еще такой выразительно шаткой походкой — редкостная удача. Разведчики, притаившиеся в кустах неподалеку от дороги, переглянулись. Но Артур предостерегающе поднял палец — брать офицера посреди улицы было рискованно: слишком светла июньская ночь. Но тот, видно, играл с судьбой до конца — он решительно направился к самому крайнему домику, громко постучал в открытую створку окна.

— Ку-ку! — кокетливо рявкнул он и стал неловко карабкаться на подоконник.

Из комнаты послышался женский смех:

— Ой, что вы? Штаны порвете. Идите, я вам дверь открою.

— Ни в коем случае, — решительно возразил Спрудж. — Я — Ромео. Я хочу в окно. Слышишь, я навозный Ромео… — И мешком перевалился через подоконник.

Такой случай, конечно, упускать было грешно — Артур кивком головы подал команду. И сразу же возле окна бесшумными тенями скользнули разведчики. Горлов приподнялся, осторожно заглянул в комнату; видимо, то, что предстало перед его глазами, заинтересовало офицера. Он даже расположился поудобнее, как в кино, Банга, стоявший рядом, нетерпеливо толкнул товарища в бок, но тот лишь досадливо отмахнулся.

Затем Горлов приблизил губы к самому уху Артура и прошептал то ли в шутку, то ли всерьез:

— Погоди, пусть обмякнет…

Спрудж мычал и отчаянно вырывался. Лаукманис с Круминьшем прижали его к полу, Горлов быстро и ловко опутывал пленного своим крепким, тонким линем. В несколько секунд бывший следователь был упакован как готовый к отправке почтовый тюк. Он дико вращал глазами, пытаясь выплюнуть кляп, натужно мычал. Ни Артур, ни Лаймон не узнали в полумраке своего бывшего знакомого. Круминьш деловито взвесил тюк, взвалил на плечо и, погрозив насмерть перепуганной толстухе кулаком, двинулся к окну.

Разведчики бесшумно уходили к лесу, минуя хутор, с которого доносилась знакомая песня:

— Лиго, Лиго!

Венки из дубовых листьев украшали головы молодых солдат. Их было человек восемь: они топтались возле высокого бревенчатого сарая с сеновалом наверху и пели. Песня, сплетенная из разных голосов, звучала красиво.

— Янис! Эй, Янис! — задрав голову, крикнул один из солдат. — Что за манера уединяться в праздник?

— И девчонка второй день без нашего общества, — подхватили другие. — Лучше спускайтесь, — кто-то шутливо стукнул по перекладине лесенки. — А то сами влезем к вам. Должны же мы, черт возьми, выпить с нашим единственным Янисом. — Солдат позвенел кружкой по глиняному жбану. — Слышишь, пиво еще есть.

Дверца сеновала рывком распахнулась и оттуда выглянул белобрысый паренек в расстегнутом френче.

— Идите вы к черту! — сердито сказал он.

Солдаты захохотали:

— Мы-то уйдем. Но когда ты вернешься, пива больше не будет. Выбирай, что лучше.

Дверца демонстративно захлопнулась. Солдаты постояли, поупражнялись в острословии, погоготали, но так и не добившись желаемого, снова затянули свою песню и пошли к дому, темневшему неподалеку. Когда все утихло, дверца наверху снова распахнулась, и солдат в расстегнутом френче уселся на пороге, свесив ноги вниз. Это был тот самый белобрысый парень, который перед отправкой эшелона в Германию подходил к Рихарду со своей фотокарточкой.

Через несколько минут в проеме сеновала показалась голова девушки. Она села рядом, тесно прижалась к своему дружку — парень тут же обнял ее за плечи. Так они и сидели, слушая песню и сонные голоса кузнечиков.

— А знаешь, где я праздновал Лиго прошлым летом? В Гамбурге.

— В Гамбурге? Вот интересно.

— Очень, — как-то странно усмехнулся солдат. — Сидел всю ночь в пивной и пытался объяснить глухому официанту, что такое Лиго.

— Ну а он? Понял?

— Понял, — хмуро ответил парень. — Немцы, говорит, тоже любят пиво. — И, помолчав, грустно добавил: — Ты и не знаешь, что это такое — целых два года прожить среди чужих…

Он умолк. Пригорюнилась и девушка. Жалея, провела ладонью по его волосам, спросила сочувственно:

— За что они тебя угнали?

— Никто меня не угонял. Сам поехал.

— Сам?

— Хотел мир посмотреть. Мы были… он поежился от воспоминаний, — первые ласточки. Трудовые посланцы нашего народа. Ой, как я упрашивал одного доброго дядю напечатать мое фото в газете! Дураком был…

— А теперь? Умный? — Девушка лукаво заглянула ему в глаза.

Солдат притянул ее за плечи, поцеловал.

— Знаешь, как я обратно выбрался?

— Ну?

— Не будешь смеяться? Меня один француз научил. Я себе такой понос устроил, что всех врачей перепугал… — и снова помрачнел. — Вернулся в Латвию, а здесь мобилизация. Так что…

— Яни, я уже говорила с отцом, — горячо зашептала девушка. — Мы тебя спрячем. Никто не найдет. Ну сколько еще немцы продержатся?

— А что потом? — хмуро переспросил он. — Когда придут русские?

— Ничего, объяснишь. Ты же ни в чем не виноват, тебя забрали.

Он задумался, горько вздохнул:

— Ничего теперь не объяснишь. Да и слушать меня не станут… После всего, что эти натворили. Ты не видела, а я знаю.

— Что же будет? — со страхом спросила она.