Долгая дорога в дюнах

— Понимаешь, она пишет, что здорово помогла ему в сорок первом. Можно сказать, спасла жизнь. Если это так, то он один может выручить ее из беды. Если, конечно…

— А что с ней?

— За Уралом, выслали.

— Понятно. Что ж, вокруг Отто Грюнберга уже секретов нет, — с болью сказал Козырев. — Ты его знаешь… Это Александр Ефимов.

— Саша? — Лосев тревожно покосился на Козырева. — Что с ним? Если не тайна?

— С ним? Мозговая опухоль. Неоперабельная, — медленно, с трудом выговорил Козырев.

— Откуда она взялась?

— Последствия ранения в голову.

— И где он сейчас? В госпитале?

— Был. А теперь у родителей, в Иркутске. Отчислен из нашей команды, к сожалению, навсегда.

Лосев долго молчал, подавленный услышанным, затем горестно сказал:

— Эх, Сашка, Сашка.

Помолчали. Козырев невесело посоветовал:

— Надо запросить дело, послать Саше ее фотографию и попросить наших в Иркутске внимательно разобраться. И чем скорее, тем лучше.

ГЛАВА 23

— В тот год осень в тайгу не спешила. Давно уж пора было зарядить ненастью, а дед Митяй с бабкой Анисьей все грелись да грелись на солнышке, благословляя позднюю теплынь. К ним подошла почтальонша:

— Здравствуйте, граждане. Отдыхаем?

— Садись, Нюра, — подвинулся дед. — Роздых-то ногам дай.

— Некогда, деда, сумка вон еще полная. Постоялица дома?

— Ай письмо принесла? — встрепенулась бабка.

— Принесла. — Нюра достала запечатанный сургучом пакет.

— Откуда? — заволновался дед. — Часом не из Москвы? Давай передам.

— Казенное, — покачала головой почтальонша. — Расписаться надо.

— Ах ты, господи… Да стирает она. Дед вон распишется, какая тебе разница? — захлопотала бабка.

— Нельзя… Лично должна.

— Вредная ты, — укорила Анисья и пошла в дом. — Марта! Марточка!

Дождавшись, когда за бабкой закроется дверь, Нюра достала из сумки еще один конверт, поменьше, украдкой сунула его деду.

Марта держала в руке пакет, не решаясь вскрыть. Надломила одну сургучную нашлепку, другую, оглянулась на Эдгара — мальчик тихонько копошился в углу возле клетки с белкой. Он был так увлечен, что не слышал, как вошла с письмом мать. А когда оглянулся, увидел, что она сидит на кровати и плачет. А на коленях у нее лежит какая-то бумага.

— Мамочка, ты что? — испуганно спросил он.

— Марта не смогла ответить — слова комом застряли в горле.

Бабка маялась нетерпением, шастала туда-сюда по горнице, хваталась то за одно, то за другое и все прислушивалась к происходящему за дверью. Наконец, не выдержала, заглянула:

— Ну, че притихла? Можа, чего…

И оторопела. Марта плакала, тихо и горестно. Слезы капали прямо на листок письма.

— Неужто отказали? — испугалась старуха. — Ах ты, горе…

Марта подняла голову и, растягивая губы в жалкой, вымученной улыбке, сказала:

— Не отказали, бабушка. Поверили.

— Ах ты, господи… — всплеснула руками старуха. — Чего же ты ревешь? Ревушка ты коровушка. — Старуха не замечала, как слезы катятся и у нее по щекам. Надо же, радость какая. Это ж… Спасибо ему, родному, — она повернулась, отвесила поясной поклон, истово перекрестилась на портрет Сталина. И тут же с неожиданной для нее прытью выскочила из избы. — Де-д! Митяю-у-шка! Иди сюды, скорей. Как сквозь землю… — с досадой сказала она, возвращаясь в горницу. — Куды его, старого, черти уволокли? Все они, мужики, такие — только отвернись, как ветром сдует. Сей же секунд был на крыльце. Поди, Марточка, покличь его. — Бабка заговорщицки подмигнула. — Да не сразу сказывай про радость-то. Мол, бабка чай пить кличет — и все. А я тут — вмиг. — Она кинулась к буфету, загремела посудой. — Мы сейчас такой пир… И пакет этот посеред стола положим. Эдик! А кто за грибками слазит?

Марта вышла во двор, огляделась — деда нигде не было видно.

— Дмитрий Акимыч! — позвала она. — Где вы?

Вокруг было тихо, только где-то в поднебесье заливисто звенел жаворонок, да через несколько дворов повизгивала пила. Марта спустилась с крыльца, заглянула в курятник, потом в сараюшку.

— Вы что, Дмитрий Акимыч? — удивленно спросила она, увидев старика в полумраке сарая — он сидел неподвижно, как-то неестественно согнувшись, спиной к ней. — Что с вами?

— Че толчетесь… Че носитесь, как ироды? — с неожиданной злостью обернулся он к ней. — Че разорались-то? Дед-дед!.. Спокою от вас, иродов, нету.

Марта растерялась, отступила:

— Простите, я хотела…

И вдруг увидела — старик плачет. Кусает губы, скрипит зубами, пытаясь сдержаться, а слезы сами текут и текут. В его кулаке был зажат надорванный пакет. Страшная догадка промелькнула в ее сознании. Она бросилась к старику, схватила за плечи, прижала к себе.

— Федюшка наш… Младшенький… — застонал дед. — На Украине его, бандеровцы. Бабке-то не сказывай пока. Слышь?

Осень и в самом деле не спешила в тот год в тайгу. Лес стоял просвеченный широкими лучами, падавшими на увядшие травы. Поваленный бурей старый кедр торчком высился над обломком пня. Эдгар, задрав голову, смотрел, как Федька, балансируя, медленно шел по стволу упавшего дерева. Эдгару казалось, что приятель двигался под самыми облаками, бесстрашно преодолевая высоту. Дойдя до излома ствола, Федька на секунду остановился, напружинился.