Долгая дорога в дюнах

Артур спрыгнул с ящика, вернулся в гараж — лом он нашел очень быстро. Но только выскочил во двор, как отчетливо услышал голос дневального.

— Банга! Банга! — надрывно звал тот.

Терять нельзя было ни секунды. Бегом вернувшись назад, он просунул лом между прутьями и яростно, всей силой налег на него. Надломленный домкратом прут с треском вылетел из гнезда.

Из штаба в сопровождении дневального и Брандиса выбежал лейтенант. Застегивая на ходу френч, он метнулся в сторону казармы, на шум. И только сейчас из дверей гауптвахты выбежал заспанный часовой с винтовкой.

— Стой! — истошно завопил он, заметив спрыгивающих с ящиков Грикиса и Бангу. — Стой, стрелять буду! — и несколько раз с испугу бабахнул в воздух.

— Тревога! — лейтенант устремился к часовому на помощь.

В городке вспыхнули все лампы и прожекторы, но было поздно — беглецы успели перебраться через забор.

— Разбегаемся! — хрипло скомандовал Грикис и, хлопнув в знак благодарности Артура по плечу, бесследно растворился в темноте.

Ярким весенним днем по мосту над рекой с грохотом мчался товарный состав. В одном из пустых вагонов, скорчившись в углу, сидел Артур. Сняв френч, он старательно спорол погоны, а затем принялся за нашивки. Голову сверлила одна-единственная мысль: отрезает он не просто тряпки — отрезает свое прошлое. Во всяком случае, возврата назад не было.

Утопая в белоснежной пене кружев, барахтался, таращил глазенки малыш. Рихард, еще не сбросив дорожного плаща, склонился над колыбелью. Со сложным чувством вглядывался он в этот крохотный, живой комочек, бесконечно далекий от ненависти, любви — от всей пестрой путаницы человеческих страстей, охватывающих Лосберга в последнее время. Сын его жены и его врага… Существо, которому волей судьбы он должен стать отцом, дать свое имя… Эта молчаливая дуэль взглядов — младенчески безмятежного и тяжелого, ревнивого, холодно-неприязненного — не ускользнула от внимания Марты. Слабая, неокрепшая после трудных родов, она приподнялась на подушке, с тревогой наблюдая за этой встречей. Будто хотела угадать по ней будущее своей странной семьи.

— Чудо, а не ребенок! — раздалось за спиной Рихарда восторженное кудахтанье тетушки Эльзы. — Глазки голубенькие, волосики беленькие… Настоящий ариец. Зигфрид!

— Можешь гордиться, — подхватил дядюшка Генрих. — Твой сын — чемпион клиники. Пять килограммов двести восемь граммов… — и подмигнул. — Что и говорить — сработано на совесть.

— Генрих, перестань! — целомудренно одернула мужа фрау Эльза. Но тут же расплылась, закурлыкала, заагукала над колыбелькой. — Нет, какое поразительное сходство! Я первый раз в жизни вижу, чтобы так… Ну, буквально, как две капли воды. Глазки, ушки, овал лица — все! Просто вылитый Лосберг. Ты обрати внимание, Рихард, как эта малютка…

— Тетушка! — сдерживая раздражение, пробурчал Рихард. — По-моему, вы слишком преувеличиваете наше сходство. В этом возрасте они все…

— Ты, наверное, очень устал с дороги? — пришла ему на помощь Марта.

— Безумно! И не только с дороги. Я же предполагал пробыть в Риге два-три дня. Ну, от силы неделю. А проторчал целый месяц.

— Да, господин Зингрубер сразу же позвонил нам и сказал, что ты задержишься, что у тебя какие-то неприятности на фабрике. Это действительно так? — дядюшка испуганно смотрел на племянника.

Рихард недовольно поморщился, уклончиво ответил:

— И да, и нет. Это отдельный разговор.

— Как господину Зингруберу Латвия? Понравилась ли? — спросила фрау Эльза.

— Боюсь, слишком понравилась.

— Что значит, слишком? Не понимаю…

Племянник и дядя обменялись короткими, но весьма выразительными взглядами.

— Эльзочка, разве ты не видишь, что Рихард едва держится на ногах?

— Да-да, разумеется, извини. Пойдем, Генрих! Рихард, сними, наконец, этот ужасный плащ. Имей в виду, дорожная пыль может стать источником опасной инфекции.

Когда они, наконец, удалились, Рихард обернулся к Марте:

— Ты как… назвала его?

— Пока никак.

— Артур исчез, — неожиданно сказал он. — Дезертировал из армии.

— Я знаю, — после паузы призналась Марта.

— Вот как? Откуда же? Я просил твоего отца не писать, не беспокоить…

— Мне Бирута написала.

— Ты, значит, переписываешься с ними? — с легкой обидой процедил он. — А я и не знал.

Она не ответила. Лосберг тоже молчал, смиряя вспыхнувшую ревность. Потом пересилил себя, сел подле жены, взял ее руку:

— Прости! Я не хотел тебя обидеть. Ты так измучилась… — Он улыбнулся, заговорщически подмигнул. — Врачей все-таки обманула. Назови его так, как тебе хочется. Понимаешь? Как тебе хочется, так и назови.

Марта выдержала его пристальный, испытующий взгляд.

Мне бы хотелось крестить его дома, в нашей церкви. Ты ведь говорил — мы скоро вернемся.

Он поднялся, отошел к окну, долго молчал. Не оборачиваясь, глухо ответил:

— Будем надеяться, Марта. К сожалению, все значительно сложнее. И зависит не только от нас.

По железным лестницам Центральной рижской тюрьмы пробежал испуганный надзиратель. С трудом переводя дух, вошел в кабинет.

— Господин директор! Большая неприятность…

— Что такое?

— В сорок восьмой камере скончался учитель Акменьлаукс.

— Как — скончался? Когда?