Долгая дорога в дюнах

— Я не в карты играю, дражайший! И подставлять голову из-за каждого слизняка… Надеюсь, вас тоже такая перспектива не устраивает? Надо что-то предпринимать.

Ветерок трепал светлые волосы Марты, играл легкими складками ее платья. Она катила по аллее коляску с ребенком. Шольце неподалеку от дома садовыми ножницами обрезал кусты.

— Доброе утро! — улыбнулась она садовнику.

— О, фрау Лосберг! Как чувствует себя малыш? Без вас было так тоскливо…

— Спасибо, господин Шольце, вы очень добры. Малыш чувствует себя прекрасно. У нас большая радость, господин Шольце. Мы скоро уезжаем.

— Опять в Мюнхен?

— Туда ненадолго, только оформить документы. А потом домой, в Латвию.

— А не боитесь дороги?

— Нет. Я хочу, чтобы мой Эдгар поскорее встретился со своим дедом. И крестить его будем в нашей старой церкви.

— Понимаю вас, фрау Лосберг, — с грустью сказал старик. — Хотя нам, конечно, жаль расставаться с вами. Луиза так вас любит.

— Как она чувствует себя, господин Шольце?

— Спасибо, сегодня немного лучше.

— Передайте ей, что я ее обязательно навещу.

— Спасибо, фрау Лосберг. Она будет жить этим ожиданием.

Улыбнувшись старику, Марта пошла к дому, поднялась на крыльцо. Как только она распахнула дверь в гостиную, в уши ударил неприятно-резкий голос Рихарда — муж разговаривал по телефону с Ригой. В последнее время она установила одну нехитрую закономерность: у Рихарда всегда портилось настроение, стоило ему поговорить с домом.

— Это не их дело… Не их дело, говорю! — почти кричал Лосберг. — Я не могу держать лишних людей, когда не хватает сырья. Я дал вам… Не перебивайте, пожалуйста, я с Ригой разговариваю… Я дал вам по этому поводу совершенно четкие инструкции и будьте любезны их выполнять.

— Но, господин Лосберг, — доносился из трубки писклявый голос управляющего, вмешался профсоюз. Дело пахнет скандалом…

— Плевал я на их профсоюз!

— Они начали забастовку. Фабрика второй день стоит.

— Какого же черта! Вы что, не знаете, как в таких случаях поступают? Увольняйте, набирайте новых! И не трусьте, будьте мужчиной. Я при первой возможности приеду. А пока держите меня в курсе. Все!

Он бросил трубку, нервно закурил.

— Снова неприятности? — осторожно спросила Марта.

— Хорошего мало.

— Вот видишь, Рихард, надо скорее ехать.

— У тебя на все один ответ. Живешь как во сне. А ты проснись, оглянись вокруг. Ты хотя бы представляешь себе, что там сейчас происходит?

— Я давно как во сне, — сдавленно проговорила жена. — Тем более надо торопиться. Чтобы не проспать все на свете.

Он удивленно посмотрел в ее сторону, натянуто улыбнулся:

— Ну вот, еще один аргумент. — Рихард подошел к ней, взглянул на спящего малыша. — Ты полагаешь, ему уже не страшны такие путешествия?

— Рихард, мы ведь решили. И я не хочу больше об этом говорить.

В бездонной глубине июньского неба радостно и счастливо заливался жаворонок. Летний зной, жар накаленных стен казался осязаемым. Он вливался в раскрытое, но забранное решеткой окно комнаты следователя. Этот кабинет в следственном изоляторе был не похож на те кабинеты, в которых проходили первые допросы политзаключенных. Бросались в глаза некоторые дополнительные детали обстановки — медицинская кушетка с кожаной обивкой, раковина, возле которой на вешалке висело несколько полотенец, эмалированное ведро со шваброй. На столе следователя — грузного, полнокровного мужчины — жужжал вентилятор. Но он не давал желанной прохлады, и полицейский беспрестанно пил воду, наливая себе из графина.

Калниньш, ссутулившись, сидел напротив него на привинченном к полу табурете и угрюмо молчал.

— Думаешь, ты — латыш? — Следователь сдернул с вешалки полотенце, вытер пот и вернулся к столу. — Только потому, что у тебя такая фамилия — Калниньш. Нет, ты не латыш… Ты продажная шкура! Тебе эти… русские платят. Вы все у них на жаловании.

Казалось, Андрис его не слушал — сидел, углубленный в свои мысли.

— А какой, интересно, валютой они с вами рассчитываются? Рублями или латами? — Расстегнув рубашку на потной груди, следователь еще ближе нагнулся к вентилятору. — И вот из-за таких подонков… Вы же подонки! Только мутите своей грязной пропагандой головы честным людям. А я должен во всей этой заразе копаться, марать себе руки… Дохнуть вот в этой жаре! — Следователь переложил на столе бумаги, раскрыл папку с делом. И мало того — еще иметь кучу неприятностей. «Негуманное поведение», «несоблюдение норм допроса»… Как будто я тут допрашиваю приличных людей, а не всякую сволочь. — Он вылил из графина в стакан остатки воды, выпил и пошел к крану, бормоча себе под нос: — Ладно, гнида, я тебя пальцем не трону. Ты у меня сам сдохнешь. — С полным графином вернулся к столу, выпил стакан воды и сказал другим, деловым тоном: — Итак, начнем расследование по всем юридическим нормам. Разрешите представиться. Я — следователь политического охранного отделения города Риги, моя фамилия Спрудж.

Калниньша будто ударило током — он впился взглядом в полицейского.

— Спрудж? Так это вы?..

— Да, это я.

— Вы вели следствие по делу Акменьлаукса?