Долгая и счастливая жизнь

Когда Майло уехал, Мама выставила Сестренку дозорным. Та села на корточки у окна в гостиной и битый час таращилась на дорогу сквозь мглу зимнего дня. Обед уже был готов и стоял на плите, когда машина, в которой сидели двое, показалась на дороге и свернула к дому. Сестренка завопила: «Рэто приехал!» и ринулась из дверей ему навстречу. Мама с не меньшей быстротой бросилась вон из кухни, даже не накинув пальто, и обе встретили его на середине двора. Рэто сроду не был «лизунчиком», он подставил Маме щеку, а Сестренке дал свободную руку (в другой руке он держал вещевой мешок), и она потащила его к Розакок, которая стояла в дверях. Подойдя поближе, он опустил мешок наземь, и высвободил свод) руку из Сестренкиной, и остановился, не глядя Роза-кок в глаза и только ухмыляясь из-под низко надвинутой пилотки (из всего, что на нем было надето, одна пилотка после путешествия в автобусе не была измята, как бумага).

Розакок не улыбнулась ему и не сразу заговорила. Она приглядывалась к Рэто с чувством, похожим на страх, и вспоминала. По годам Рэто был средним между ней и Майло, и Мама назвала его Горэшио Младший, в честь его отца, еще не зная того, что вскоре стало довольно ясно — с такой головой из него никогда не выйдет ничего путного. Он рос как-то сам по себе, иногда носился с ней и Майло и негритянскими ребятишками, брал леденцы от мистера Айзека, но смеялся редко, ни с одной живой душой не сближался и ни у кого не просил одолжений. И все же до прошлого апреля он был тут, рядом, всю ее жизнь. Они вместе тряслись в холодных школьных автобусах, потом в четырнадцать лет он совсем бросил школу, а она встретилась с Уэсли Биверсом, и с тех пор Рэто каждый субботний вечер просиживал на веранде, подглядывая за ней и Уэсли, когда они долго прощались на дворе. Он ездил с ней в Роли к умирающему Папе всю ту неделю, и они дежурили возле него в больнице. И всегда, если даже от него ничего не приходилось ждать, она могла рассчитывать, что хоть он-то никогда не изменится, И поэтому так пытливо в него вглядывалась, шаря глазами по его лицу (по длинному желтому лицу на вытянутой вперед шее). Но девять месяцев военной службы ничему новому его не научили, и тридцать лет не научат, а он носил имя ее отца. И она протянула ему руку, улыбнулась и сказала:

— С наступающим рождеством, Рэто. Ты поправился.

— Армейские харчи, — сказал он и дал ей подержать в руке его холодные пальцы.

Все вошли в прихожую, и Рэто опять остановился, не зная, куда девать свой мешок — у него никогда не было своей комнаты, он кочевал по всему дому и укладывался спать на любом месте, какое оказывалось свободным, и сейчас Мама сказала:

— Сынок, пока мы с Розой подадим обед, иди-ка в Папину комнату и переоденься в свое.

Рэто оглядел на себе мятую форму.

— Нет, спасибо, Мам. Это не мое, но ничего другого у меня нету.

— Черт возми, тогда что же там в твоем мешке? Женщина? — спросил Майло.

— Ты вроде как Санта-Клаус, — ввернула Сестренка.

— Так оно и есть, — сказал Рэто.

А Мама сказала:

— Ну, обедай в чем есть, только к вечеру нам придется выгладить эту твою форму, — и вместе с Розакок начала ставить еду на стол. Майло пошел наверх доложить Сисси, что он уже дома, Рэто опять поставил мешок и стал слоняться по гостиной, а Сестренка безмолвно пялила на него глаза. Мама крикнула: «Обед на столе!» Сисси, еле передвигая ноги, спустилась с лестницы впереди Майло. Она сказала: «Рэто», а он сказал: «Сисси, — и добавил: — Я с пятницы ни черта, кроме арахиса, не лопал» — и шагнул к столу раньше всех.

Сев за стол, Мама попросила Рэто прочесть предобеденную молитву. Пришлось довольно долго ждать, пока он силился вспомнить слова, и Розакок подумала: «Вот ошибка номер один. Девять месяцев не был дома и уже забыл», а Мама открыла было рот, чтобы прочесть молитву самой, но Рэто вдруг выпалил: «Боже, благодарю тебя за обед».

Они ждали, пока он скажет «аминь», но так и не дождались, постепенно подняли головы, развернули салфетки, и блюда стали переходить из рук в руки. Все знали, что нет смысла расспрашивать Рэто о поездке или об армии — в жизни он ни на один вопрос не ответил толком, но Мама не могла оставить без внимания его молитву.

— У вас там, в армии, не очень-то держатся религиозных обрядов, да, сынок?

Рэто был еще весь красный от умственной натуги.

— Да, Мам, — сказал он, макая лепешку в масло.

И поначалу казалось, что вопросы исчерпаны, но Майло поразмыслил и нашел еще зацепку.

— А как же те беседы про женщин, что ведет с вами священник?

Рэто усмехнулся в тарелку и молча жевал, но Майло не унимался.

— Их-то, надеюсь, ты посещаешь? — Рэто по-прежнему молчал, хотя Мама не сводила с него глаз. — Верно, Рэто? — не отставал Майло.

На этот раз Сисси, подняв брови, поглядела через стол на Розакок, что означало: «Мне он только муж, а тебе кровный брат. Ты его и уйми», и Розакок сказала:

— Будет тебе, Майло.

— Да, перестань, — вмешалась и Мама, но ее уже разбирало любопытство и, Когда все стали молча есть, она поинтересовалась: — Это что, беседы про брак, сынок?

— А кто его знает. Ни разу не слушал.