Долгая и счастливая жизнь

Она пошла другим путем — свернула с дороги и полмили прошагала через облетевший лес. Она почти не знала этот лес, хотя он был совсем недалеко от дома (еще давно Майло стращал ее, чтобы она не бегала за ним хвостом, будто где-то тут есть такое место, Змеиная Дыра, где родятся все змеи, что водятся в окрестностях, и она долго этому верила, а когда выросла, ей стало не до проверок, и, глядя под ноги, она шла по сухим сосновым иглам, среди сторожких кустов шиповника как можно быстрее, не от страха, а потому что после того, как скрылась из виду кофейная машина, она была готова бежать куда угодно, лишь бы не оставаться наедине с собой, пусть даже единственным человеком, с кем можно поговорить, будет Сэмми Рентом. Но идти ей пришлось дольше, чем она надеялась, и когда наконец она выбралась на опушку леса и увидела слева пустую дорогу, а прямо перед собой дом мистера Айзека, то последние сто ярдов до веранды пробежала бегом, и стук ее подошв о застывшую землю погнал волну орущих цесарок на ветки пекановых деревьев. Веранда ее ничем не утешила. Мягкие доски пола поддавались под ногами, словно ковер. Единственным, что там могло двигаться, была замызганная качалка, даже грузовика нигде не видно. У нее перехватило дыхание, и, крепко прижав к груди мешочек с леденцами, она прошептала: «Господи Иисусе, сделай так, чтоб хоть кто-нибудь был дома», и постучала в дверь.

И появился Сэмми, чистенький, в синем комбинезоне, и, кажется, обрадовался, увидев ее. Он стал на пороге двери, затянутой проволочной сеткой от насекомых.

— Как поживаете, мисс Роза?

Она не сразу могла ответить, потом поморгала и улыбнулась.

— Прыгаем помаленьку.

— Немножко вы бледноваты, но ничего, к рождеству пройдет. Чем могу служить, мэм?

Она показала ему кулек.

— Сэмми, я вечером не приду в церковь чествовать мистера Айзека. Майло оставляет на. меня свою Сисси, и я должна сидеть дома, поэтому я принесла леденцы. От всех нас, конечно.

— Он очень обрадуется, мисс Роза. Они с мисс Мариной в пятницу прикончили все, что было, а я не мог пойти купить, нельзя было их оставить. Да он и не понимает ничего, вчера вечером я его уложил в кровать и вышел минут на десять, а он как-то подкатился к самому краю, и давай шарить в ящике стола, и нашел малюсенькое мыльце, знаете, что дают в гостиницах, он его двадцать лет назад привез, кажется, из Ричмонда, и представляете, мисс Роза, когда я вошел, он уже наполовину это мыльце обсосал, и изо рта у него пена пузырилась. (Мозги у него совсем уж набекрень — целый день ни о чем, кроме как о себе, не думает.) Но видать, от этого мыла ничего ему не было, так что я просто вытер пену и слова не сказал. Да, мэм, он очень рад будет, и Сэмми тоже рад. — Однако он все еще стоял на пороге, преграждая ей путь.

И ей пришлось спросить:

— Как ты думаешь, если он сейчас ничего, можно зайти к нему на минутку?

Сэмми улыбнулся и, оглянувшись, вполголоса сказал:

— Да, мэм. Я просто ждал, пока мисс Марина спрячется. Зимой она не может видеть людей. — Он отступил в сторону, и Розакок прошла.

За всю свою жизнь она провела в этом доме от силы минут сорок, но сейчас почувствовала, что здесь ничего не изменилось, все было то же, что и во все рождественские визиты с тех пор, как она себя помнила, — темная низкая передняя, широкие половицы от стены до стены (голые, блестящие оттого, что мало кто по ним ходил, а мисс Марина выкинула все коврики, заявив: «Пансионы для моли!»), зеленые портьеры, задернутые на четырех дверях в комнаты (за одной из них пряталась мисс Марина), розовое кресло с двумя сиденьями и истомленный, застоявшийся воздух, вмещавший все это в себя из года в год, неизменный, без всяких запахов, и душный, как июльская ночь. Новой была здесь одна только вещь — висевший у двери в гостиную календарь на текущий год (на картинке — новенький «бьюик», а за ним море), и на открытом декабрьском листе каждый день по двадцать первое число был обведен кружочком. Сэмми перехватил взгляд Розакок.

— Мисс Марина отмечает, сколько осталось до рождества, — пояснил он и подвел ее к последней двери налево. — Постойте здесь, пожалуйста, пока я его приберу. Он у меня лежит в постели, отдыхает перед вечером.

«В этой комнате я никогда не бывала, — подумала она. — Будь мистер Айзек в здравом уме, он бы меня туда ни за что не пустил». А вслух сказала:

— Сэмми, не надо его беспокоить. Просто передай ему вот это.

— Да нет, мэм. Он радуется, когда гости. Только этому он и радуется. Хотя может вас и не узнать.

Он исчез за портьерами, но Розакок слышала каждый звук. Сэмми сказал: «Садитесь, мистер Айзек, к вам гости пришли», потом глухо скрипнула кровать — он усадил старика, подложив ему под спину подушки. Мистер Айзек был безучастен, как мешок с зерном, но, когда Сэмми, управившись, пошел к двери за Розакок, мистер Айзек постучал пальцами по дереву, и Сэмми вернулся. Розакок слышала, как мистер Айзек откашливался и наконец выговорил шепотом: «Причеши меня», и Сэмми налил во что-то воды, чтобы смочить ему голову, и причесал его, и сказал: «Теперь порядочек», и позвал Розакок.