Долгая навигация

Карпов исстрадался за трое суток. Кончился сахар, за ним чай. С хлебом было проще, хлеб кончился еще неделю назад. Матросы ели сухари и пшенку, мешок которой Карпов заначил когда-то от самого себя. Потом ели просто сухари: на такой волне сварить кашу и соорудить кипяток стало трудно. Серега разносил по боевым постам тушенку. Оттого что тушенку ели «без ничего», она кончилась вчетверо быстрее, чем предполагал мичман. А учения все не кончались. В море как в море, многим было наплевать на то, чем их кормят, хуже всего, что трое суток было нечего курить. Карпов вовсе не спал и посерел. Глаза его горели горестным светом. Настал тот день, когда он не смог накормить матроса…

Мичман пропал в темноте, за брызгами и ветром. И Назаров вдруг отчетливо забеспокоился. Чтобы развеяться, рассказал комбригу байку, как мичман Карпов, попав на якорной стоянке в вахтенные командиры и щеголяя знанием сокращений, отдал по трансляции команду: «Начать осмотр и проверку оружия и техсредств». После этого Карпову аккуратно звонили со всех постов и вежливо спрашивали, как насчет этих средств — проворачивать или нет? Комбриг чуточку посмеялся, но глянул — будто спросил: а в машине-то у тебя что? И показалось (тьфу!), что через этот гребень кораблю уже не перелезть…

— Товарищ командир! — нехорошим голосом закричал снизу в трубу рулевой… Стрелки указателей оборотов главных машин плавно пошли назад и встали на ноль.

Бессмысленным движением Шурка вывернул руль лево на борт, но инерция погасла в волне, от свирепого удара в левую скулу корабль попятился, перевалил-таки через гребень и стал к следующей волне бортом…

От первого удара со стола у Луговского полетели бронзовые грузики, которыми он прижимал карту, прокладочный инструмент, вспорхнула карта. Дверь распахнулась непроизвольно, самого Луговского приложило головой о косяк. Он выпрямился, вцепившись в латунную оковку светлой ясеневой двери, но удар в борт вновь опрокинул его…

Нужно было что-то сказать.

— Ветер свежеет, — сказал он. — Того и гляди погода испортится. Может и покачать.

— Не всегда же бывает… — ответил Шура, — фу, черт бы ее… Не всегда же бывает так тихо, как сейчас.

Он знал, откуда цитата.

Мичмана Карпова первый удар застал на трапе, который вел вниз из командирского в офицерский коридор. Трап выпрыгнул из-под него. Коридоры крутились и трещали.

Распятый, упираясь руками в переборки, Карпов добрался до машинного люка, с трудом поднял крышку, — и на колени ему выпрыгнула из люка волна.

Машина была затоплена.

С камбуза он позвонил на мостик.

— Так, — очень спокойно сказал Назаров. — Меня все-таки интересует, что происходит в машине.

— Славно, — сказал, выслушав доклад, комбриг. — Оперативное время четыре пятнадцать. Пожар усиливается, затоплено машинное отделение, собственными силами предотвратить гибель корабля не можете.

— Есть, — сказал командир. — Радиста на мостик!

…Карпов вдавил трубку телефона в зажимы. Ему стало жарко. Сорвав противогаз, падая на переборки, он побежал к трапу наверх. Только сверху, через шахту мог он попасть в машинное отделение, не проныривая под толстые пакеты труб.

Он бежал отрешенно, как матрос-первогодок.

В узкой трубе шахты его трепало о стенки, било о вертикальный металлический трап… и он вспомнил, отчего он бежал.

В первый и последний раз он видел затопленным живой отсек осенью сорок четвертого года. При высадке десанта на остров Муху торпедный катер ТКА-167, на котором балтийский юнга Коля Карпов служил мотористом правого двигателя, был разбит тремя прямыми попаданиями. Больше половины экипажа было убито сразу. Ранены были все. В живых в моторном отсеке он оставался один. Он лежал, с перебитыми, обожженными руками, по правому борту и скреб каблуками по настилу, чтобы вылезти выше, чтобы дольше не достала гулявшая у груди бензиновая, ледяная вода, и плакал — от злости и бессилия. Все были убиты в отсеке. Противоположный борт был как решето. Когда вода, гулявшая от качки, в первый раз ударила в горло, от боли и безнадежности он потерял сознание. Очнулся уже в знаменитом Кронштадтском госпитале, этот госпиталь помнят многие из уцелевших балтийцев…

Шахта кончилась, вода захлестнула его по пояс. У правого борта горел огонь переносной лампы, и гудели, как в бане, голоса. Мичман бросил ненужный уже противогаз и поплыл.

Когда осушили машину, выяснилось, что флагмех был действительно недоволен действиями мотористов и приказал затопить машину фактически — до половины, для чего отдали фильтры охлаждения дизелей. Потом их, как водится, было никак не задраить.

— Плохо, — сказал комбриг. — Плохо, что вылезает вечно какая-то щеколда. Узнаю́ любимый флот. Ход не давать!

Старпом на известие о машине отреагировал по-своему.

— Если б, — бормотал он, склоняясь над падающим куда-то столом, — если б дураков в цепной ящик сажать, там бы не одни штурмана сидели.

Непосредственно вслед за этими словами в ходовой рубке появился флагврач, подполковник медицинской службы, и весело сказал:

— Привет, старпом. Рулевой у тебя ранен. Ранение в позвоночник.