Долгая нива

— Я ждал, отец, этого разговора. И скажу тебе честно: родительский порог не забуду, но как поступить после армии, еще не решил. — Он глянул на Нинку, будто прося извинения за то, что не сказал «мы не решили». Нинка опустила глаза и сосредоточенно крутила стакан с рислингом. — Ты-то, отец, что предлагаешь?

— Да что тут предлагать! — Николай даже вскочил. — Вон Латышев бегает, трактористов, комбайнеров не хватает. А ты знаешь, сколько механизатор заколачивает! В Колымани дома новые понастроили, ходят как на службу, чик-брик. Это не старый колхоз. И хозяйство у каждого свое. Живи — не хочу!

Анатолий поморщился, посмотрел на Меркулова так, будто извинялся за отца.

— Не то говоришь, батя. Не то, — повторил он убежденно. И, улыбнувшись, сказал, преднамеренно давая отцу возможность козырнуть: — Ну, положим, сяду я за трактор, построю дом, телевизор куплю, обзаведусь хозяйством… Дело это теперь не хитрое… Так?

— Ну! И живи в свое удовольствие! — попался Николай на хитрую приманку.

— А дальше что? — тихо спросил Анатолий.

— Как что? Странный вопрос. Работай, детей плоди.

При этих словах Нинка перестала крутить стакан, рука ее замерла.

— Так всю жизнь, значит, на тракторе? — будто даже соглашаясь с отцом, с какой-то покорностью спросил Анатолий.

Николай смотрел на сына, силясь разгадать уловку, которую он уже почуял в словах Анатолия. Меркулов не считал себя вправе вмешиваться в семейные дела, хотя Николай, судя по всему, ждал от него поддержки, надеялся, что Меркулов найдет веские аргументы в его пользу. Груня тоже молчала, только резко сказала Маринке: «Не болтай ногами, сиди смирно», она, видно, следовала старому правилу — не след встревать женщине в мужской разговор.

— Все хочу тебя, батя, спросить, — прервал молчание Анатолий. — Ты помнишь, как в Амбе первый трактор появился?

— Хм, помнишь! — возмутился Николай. — Он у меня и сейчас перед глазами стоит, тот фордзон. Как поднялся из Колымани-то на угор, как пошел по улице, чох на его напал, вонища пошла, бабы разбежались по домам. Куда с добром!

— А теперь не бегают? — покорно спросил Анатолий.

— Знаешь что, не валяй дурочку…

— Ладно… Ты пойми, отец, раньше человек сел на трактор — это же бог, ему на всю жизнь романтики хватит, самая передовая техника в руках… А теперь? — Анатолий заметно волновался. — Зачем же я десятилетку кончал, чтобы всю жизнь на тракторе просидеть? Вот, говоришь, солдаты домой не едут… Раньше от чего уходили из деревни? От налогов, от худых заработков, от того, что клубов было мало…

— Клубов! — вставила свое слово Нинка. — Теперь в клуб-то не больно и ходят. Кинопрокат горит. У каждого дома свой клуб — телевизор.

— Теперь, — будто не слыша Нинкиных слов, продолжал Анатолий, — теперь, ты сам говоришь, все есть — и кино, и телевизоры, и заработки, и дома. А молодежь все же уходит… Почему?

— А хрен вас знает почему, — сказал с болью Николай, достал пачку «Севера», придавил ее к себе культей и стал судорожно искать папироску.

— Мариш, приоткрой форточку, — сказала Груня, вздохнув.

В комнате свежо и остро запахло талой землей.

Меркулов слушал Анатолия, и его неотвязно преследовала мысль о несовершенствах нашей газетной пропаганды. Он вспоминал статьи, полные горьких сетований по поводу опустевших деревень, закрытия школ, в которых некому стало учиться… И когда речь заходит о причинах этого явления, все то же и выдвигается: фильмы в клубах старые, быт не устроен, лекций дельных мало… А причина-то куда глубже, и какие-то объективные законы действуют… Какие? Меркулов и сам не смог бы ответить на этот вопрос.

Техника? Да, обилие техники в деревне снимает остроту проблемы.

В то летнее, «грибное» посещение Амбы Меркуловым завладело острое желание побывать здесь в страдную пору. И он сделал это.

Осень выдалась тогда сухой и теплой, а это редко бывает в Сибири. Меркулов видел, как три комбайна за три дня срезали под гребенку огромное оранжевое поле за Камышовом, завалили ворохами соломы, и когда наступила тишина, багровое вечернее солнце космато шло по полю, торжественно отдавшему людям свое богатство.

Техника… Но не она ли, облегчив человеческий труд, в то же время разделила человека с землей, которую он испокон веку ощущал непосредственно, а не через машинное железо…

Эта мысль пришла к Меркулову случайно, он чувствовал эту ее случайность, призрачность, а то, что не прошло через его аналитический рассудок, Меркулов никогда не принимал сразу.

Нет, сейчас он не был готов к ответу, и не были к нему готовы ни Николай, ни Анатолий, ни Груня. И от этого было тревожно на душе.

— Эх, Толя, Толя… Меня-то от земли война оторвала, а и по сей день, как выйду весной в поле, погляжу на пахоту, так и мотаю сопли на кулак. Земля… Кормилица… Вся моя надежда теперь в тебе, понял ты это или нет?

— Будет тебе, Коля, сердце себе бередить. — Материнская, успокаивающая нотка была в голосе Груни. — Чтой-то мы так опечалились? Куда Толька денется!

— И правда! — вскричала Нинка с деланной веселостью.

— Правда… — совсем сдавался, отходил Николай. — А сама вон в техникум норовишь, в Кочугур.