Долгая ночь

За ночь до праздника мама, как обычно, стонала и жаловалась на то, что ей нечего одеть, что она растолстела со времени прошлогоднего праздника. Ни папа, ни Эмили не обращали на ее жалобы внимания. Я была единственной, кто хоть немного был заинтересован ее проблемами, правда, только потому, что мне было просто интересно, чем мама так недовольна. У мамы шкафы были полны всякой одежды, несмотря на папины отказы взять ее за покупками. Ей постоянно удавалось заполучить что-нибудь только что сшитое или купленное по последней моде, и неважно – одежда это или украшение для волос. У мамы хранились бесчисленные коробки с туфлями, и все ящики комода были переполнены украшениями, некоторые из них были из ее приданого, а некоторые она приобрела позже.

Я никогда не считала маму растолстевшей и безобразной, но она упрямо повторяла, что бедра стали шире, и в любой одежде она выглядит, как гиппопотам. И как всегда, она позвала Лоуэлу и Тотти, чтобы они помогли маме подобрать одежду, которая наиболее ей подойдет и лучше всего скроет все недостатки фигуры. Тотти расчесывала мамины волосы. Они были длинными, почти до талии, но она обычно собирала и укладывала их, закалывая шпильками.

Наблюдение всех этих приготовлений, ожидание парикмахера, одежда по последней женской моде – все это способствовало развитию моей женственности. Перед пикником мы с Евгенией расчесывали друг другу волосы.

Пикник был тем редким событием, когда мама разрешала Евгении побыть вместе с другими детьми возле дома, отдыхая в тени, но ни в коем случае не бегать. От радостной суматохи и, особенно, свежего воздуха, на щеках Евгении на некоторое время появился легкий румянец, и она уже не походила на маленькую болезненную девочку. Она была в восторге от окружающего и, сидя в тени магнолий, наблюдала за мальчишками, которые устраивали потасовки, соперничая друг с другом, и за девочками, которые прогуливались, подражая своим мамам и сестрам.

После полудня, ближе к вечеру, гости насытились едой и напитками. Некоторые прогуливались вокруг дома, пожилые дремали в тени деревьев. Юноши играли в подковки, а детей прогнали подальше, так как их визг и смех мешали взрослым. Евгения немного устала и, несмотря на ее протесты, ее внесли в дом, чтобы она могла вздремнуть. Я проводила Евгению в комнату и посидела с ней, пока ее веки, не выдержав тяжести сна, не сомкнулись. Когда ее дыхание стало размеренным и спокойным, я на цыпочках вышла из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. В это время другие дети на лужайке лакомились арбузом. Я решила пройти по всему дому и выйти через один из черных ходов. И вдруг, проходя по коридору мимо папиной библиотеки, я услышала женский смех, который заинтересовал меня, и я пошла на звук тихого разговора. Через некоторое время женщина снова засмеялась. Папа очень рассердился бы, если кто-нибудь зашел в библиотеку без его разрешения, подумала я. Я отступила на несколько шагов и прислушалась. Голоса снизились до шепота. Не имея сил преодолеть любопытство, я приоткрыла дверь библиотеки и заглянула. Я увидела Дарлинг Скотт, стоящую ко мне спиной. Низ ее платья медленно поднимался, потому что мужчина, стоящий перед ней, двигал руками под ее юбкой. Я не могла удержать шумного вздоха. Они услышали меня, и когда Дарлинг обернулась, я рассмотрела мужчину, стоящего перед ней – это был папа. Его лицо запылало от ярости, и я очень испугалась. Он грубо оттолкнул Дарлинг Скотт и пошел ко мне:

– Что ты делаешь в доме? – спросил он, крепко сжав мои плечи. Он склонился надо мной. Я ощутила сильный запах виски и слабый аромат мяты. – Всем детям было сказано оставаться на лужайке.

– Я… я…

– Ну? – проговорил он, сильно тряхнув меня за плечи.

– О, она так напугана, Джед, – сказала Дарлинг, подходя к папе и кладя руки ему на плечи. Казалось, это его немного успокоило, и он выпрямился.

Дарлинг Скотт была одной из самых хорошеньких молодых девушек в округе. У нее были пышные вьющиеся светлые волосы и васильково-голубые глаза. И не было еще такого молодого человека, который бы не свернул себе шею, заглядываясь на ее нежный цвет лица, когда она прогуливалась.

Я перевела взгляд с папы на Дарлинг, которая улыбалась, глядя на меня и расправляла платье.

– Ну? – повторил папа.

– Я была с Евгенией, пока она не уснула, папа, – сказала я. – А теперь я иду на улицу играть.

– Ну иди, – сказал он, – и смотри, чтобы я больше не видел тебя, заглядывающей в комнаты и шпионящей за взрослыми, слышишь?

– Да, папа, – ответила я и опустила глаза, потому что огонь его взгляда прожигал насквозь и приводил меня в такой трепет, что мои коленки дрожали.

Я никогда не видела его в таком гневе. Казалось, что я ему чужая.

– А теперь убирайся, – приказал он, хлопнув в ладоши. Я развернулась и выбежала из библиотеки под смех Дарлинг.

И только на улице, на ступеньках я перевела дыхание. Сердце мое бешено колотилось, оно чуть не выскочило из моей груди. Было трудно глотать, и в голове у меня все перемешалось. «Почему папины руки были под юбкой Дарлинг Скотт? Где мама?» – спрашивала я себя.