Долгая ночь

В каракорумском дворце всякий прибывший на поклон властитель страны или княжества утверждался в своих владениях и в своей власти. С почестями его отпускали обратно. С почестями его встречали ноионы, когда он возвращался к себе домой. По приказу верховного хана его личность и его имущество становились неприкосновенными.

Хотя Аваг Мхаргрдзели первый покорился монголам, хотя он служил даже посредником между монголами и царским двором, все же он был для монголов лишь презренный грузин, и спокойной жизни в своих владениях он не знал. Как бы ни угождал монголам Аваг, как бы смиренно он себя ни вел, видно было, что ноионы не верят ему и считают его затаившимся врагом.

Владениями Авага монголы управляли, не спрашиваясь и не церемонясь. Аваг чувствовал, что если они захотят его арестовать — арестуют. Если захотят убить — убьют. Захотят унизить — унизят. И некому заступиться, не к кому идти жаловаться. В поисках покровительства Аваг невольно обратил свои взгляды к монгольской столице Каракоруму. Он стал искать грузина, который хоть немного знал бы монгольские обычаи, а также язык, чтобы такой грузин мог сопутствовать ему в далеком и опасном путешествии. Все указывали ему на Торели. Аваг написал поэту письмо, приглашая его погостить в Биджниси.

Торели давно не видел Авага, и теперь его ровесник показался ему сильно постаревшим и надломленным. Аваг в первый же день стал жаловаться Торели, что монголы его ни во что не ставят, и поведал о намерении съездить в Каракорум за поддержкой главного хана.

Князья уселись над картами. Мерили, рассматривали дорогу туда, на другой конец света, обратно домой, все прикинули и оробели. Оказывается, прежде чем попасть к главному хану, полагается обязательно побывать у хана Батыя. На это уйдет один год. Потом нужно добраться до Каракорума. Если все путешествие будет благополучным, то есть если не убьют разбойники, если не заболеешь в пути, если не утонешь при переправе через какую-нибудь великую реку, если не случится другой дорожной беды, то на путешествие и на пребывание при ханском дворе понадобится два с половиной года.

— Многовато, — признался Аваг. — Два с половиной года мне и дома не протянуть, не то что в дорожных лишениях. Ладно, пойдем к столу.

Тризна получилась печальная. Подняли по одной заздравной чаше, при этом каждый думал о своем.

— Не ехать — беда. А ехать еще хуже, — вслух размышлял Аваг.

— Путь опасен и долог. Кто знает, что будет твориться здесь в эти два с половиной года. Все же монгольские ноионы относятся к тебе лучше, чем к другим грузинским князьям. Если не будет притеснений больше, чем теперь, я бы не советовал отправляться в такое рискованное путешествие.

— Да, видно, уж не поеду. Но и здесь жить нет никакой мочи. О достоинстве князя я уже не помышляю. Хоть бы относились просто как к человеку. Хозяйничают в моих владениях, ни о чем меня не спрашивая…

Дверь в комнату, в которой трапезничали друзья, распахнулась. На пороге появился монгольский сотник. Сразу было видно, что он сильно пьян. Мутными глазами он долго смотрел на застолье, как бы соображая, что видит перед собой, и вдруг одним прыжком подскочил к столу, очутился перед Авагом.

— Как ты смеешь сидеть в моем присутствии, грузинская скотина, — и тут же ударил Авага по голове рукояткой камчи.

Торели схватился за кинжал, но Аваг опередил это движение и встал между Торели и сотником, так что пьяный монгол не успел ничего заметить.

За спиной сотника появились вооруженные нукеры. Для них избиение камчой грузинского князя было, как видно, забавным зрелищем. Сотник еще раз замахнулся камчой. Кончик ее с крепким, как железка, узелком задел за ухо Торели.

Сотник оттолкнул ногой стулья от стола, и нукеры набросились на еду и на вино. Набив себе рты, остальное похватали, сколько могли захватить в руки, и ушли, оставив двух грузинских князей в полной растерянности.

Бледный, дрожащий от злости Торели потрогал ухо. Из него текла кровь.

— Зачем ты остановил меня?

— Если бы ты успел пошевелиться, мы оба лежали бы сейчас на полу с раскроенными черепами.

— Туда нам и дорога. На что еще мы годимся после такого позора и унижения. Лучше смерть, тысячу раз лучше смерть, — застонал поэт и закрыл лицо руками.

Впервые за все свои взрослые годы плакал Торели. Он ревел в голос, не стесняясь Авага, но и не отнимая ладоней от глаз, чтобы не глядеть на столь оскорбленного и униженного первейшего князя Грузинского царства, наследника великих рыцарей Мхаргрдзели.

— Лучше отправиться в самый ад, чем терпеть такое. Завтра же поедем в Каракорум, и я поеду с тобой.

— Да, лучше в ад. Поедем, — подтвердил и Аваг, у которого от злости и горя не нашлось даже слез.

В сопровождении небольшой свиты Аваг поехал в Кутаиси к царице. Упав перед ней на колени, он взмолился: