Долгая ночь

Словно бешеные собаки, бросились во все стороны каратели Джелал-эд-Дина. Они рушили, тащили, пытали, рубили, жгли. Вскоре нашелся предатель. Он упал в ноги перед воинами Хорезма и клятвенно заверил, что видел, как один грузин целился в султана из узкого окна новых палат царицы Русудан и как из этого окна вылетела стрела.

Джелал-эд-Дин сам бросился по указанному следу. Орхан, Шереф-эль-Молк и Султаншах устремились за ним. Дворец был окружен, и воины бросились в покои. Тбилисские персы особенно усердствовали, дабы заслужить милость нового победителя. Они быстро напали на следы крови и по этим следам нашли Ваче, забившегося в самое укромное место. Они, как жители Тбилиси, тотчас узнали в Ваче придворного художника, о чем и сообщили Джелал-эд-Дину.

Ваче был без сознания. Но лук и колчан валялись возле и пятна крови вели от окна к последнему убежищу живописца. Поглядели в окно. Сиони был близко и весь на виду. Никакого сомнения быть не могло: из этого окна и пущена роковая стрела, лишь по счастливой случайности не задевшая султана, но зато сразившая его любимца. Кто-то из персов недоуменно воскликнул:

— Как можно было на таком расстоянии не попасть в цель?

— Мы ведь не знаем, — может быть, это была первая и последняя стрела, выпущенная живописцем.

— Кругом лужи крови. Он сильно ранен. В его состоянии и это прекрасный выстрел.

Взбешенный, жаждущий мести Джелал-эд-Дин быстро вошел в новый царский дворец. «Где он? — казалось, говорил весь его лик. — Покажите мне скорее, чтобы я мог задушить его своими руками, чтобы я мог скорее передать его в руки палача для истязания и пыток!» Свита едва поспевала за султаном. Перед дверьми в хоромы Джелал-эд-Дин невольно остановился. Ему показалось, что под ногами вода, и он приподнял полы халата. Но, вовремя поняв фокус, решительно опустил халат и твердым шагом ступил на хрустальный пол. С презрением поглядел он на приближенных, вышагивающих на цыпочках, с высоко задранными халатами. Второй раз остановился султан, взглянув на расписанную Ваче стену палаты. Он не видел всей живописи в целом. Он не мог отвести глаз от Цаго, изображенной хотя и правее царицы, но являющейся центральной фигурой в росписи. Казалось, султан забыл про своего белого коня. Еще бы, он объездил весь Восток, в его гареме собраны красивейшие женщины, но такой красавицы он не только не видел никогда, но и не знал, что она может существовать на земле.

— Какая красавица! — невольно вырвалось у него. — Недаром мне расхваливали грузинских женщин. Скажите виновнику, если он приведет мне эту красавицу, я подарю ему жизнь.

Ваче и без перевода понял слова султана, он только сцепил зубы и отвернулся к стене.

— Эта женщина существует, — поклонился Султаншах, — я ее знаю. Она жена придворного поэта Торели. Ее муж погиб от вашей сабли в Гарнисских горах.

Но у Джелал-эд-Дина резко переменилось настроение, и он жестко и сурово сказал:

— Пророк запрещает изображать одухотворенные существа. В день Страшного суда изображения живописцев сойдут с картин и потребуют, чтобы художники вселили в них души. Вселять же душу может один бог. — Султан прошел мимо лежащего на полу Ваче. — Ты, живописец, в Судный день не сможешь вдохнуть живые души в свои творения, и поэтому ты уже сейчас обречен гореть на вечном огне. Лютой будет твоя казнь. — Султан поднял глаза кверху, лицо его отобразило злое наслаждение, как будто он уже видел этот адский огонь, а также и мучения убийцы своего коня. — Эта кара придет, но это будет там, а здесь… здесь я твой бог, и я тоже покараю тебя.

— Вряд ли он доживет до казни, — вставил словцо Орхан, — тяжело ранен, давно истекает кровью.

— Я вижу и повелеваю своему врачу вылечить его во что бы то ни стало. Пусть он будет так же здоров, как до ранения, лишь тогда его коснется наш гнев. Ну-ка скажи, Орхан, какое наказание будет для него самым тяжелым и горьким?

— Наверное, его нужно наказать путем лишения десницы. Живописец без правой руки — ничто. Он не сможет взять кисть и будет мучиться до конца своих дней. Вот почему это будет самое тяжелое наказание.

— Слышал и я, что в некоторых странах художникам отрубают правую руку. Но разве это беда? Правую руку отрубают также ворам. — Султан перевел глаза на Шереф-эль-Молка. Визирь понял, что его очередь говорить.

— В Греции, как я слышал, художникам, совершившим преступление, выкалывают глаза, — медленно выговорил визирь и поклонился Джелал-эд-Дину.

— Выколоть глаза! В этом наказании содержится великая мудрость. Пожалуй, для художника нет большей кары, чем потерять глаза. Для него будет потеряна вся красота мира, а что такое художник, не созерцающий красоты? Приказываю: исцелить этого человека, сделать его вполне здоровым, чтобы мы могли выколоть ему глаза.

Джелал-эд-Дин поднял руку в знак того, что он кончил говорить и что решение его окончательно, резко повернулся и быстрым шагом вышел из палат грузинской царицы.