Долгая ночь (СИ)

Вердал замер в чарах, как жук в янтаре, и, потеряв равновесие, глухо рухнул на пол. Офицер-росомаха впечатал его в пол ногой и нацелил дуло в лоб. Я резко вскочила, и драгоценная чаша, могущественный артефакт, покатилась по доскам, расплёскивая сияющую воду. Я заскользила босыми ногами по полу, чтобы упасть рядом с побелевшим от напряжения Арденом.

— Я попробую удержать зверя… — напряжённо проговорила мастер Неве, заплетая точными движениями чары.

Лис рванулся и взвыл.

— Отойдите, — крикнула сова, — отойдите все! Отвернитесь! Мальчик, слушай мой голос…

Я не могла. Мой взгляд был прикован к рыжему лису с белым пятном на носу, плачущему от боли, — и моя разбуженная криком ласка плакала вместе с ним. Тёмная кровь лилась толчками из страшного развороченного носа, топила в себе сверкающие обломки артефакта, мешалась с растёкшейся ртутью. На груди Ардена мерцал, болезненно пульсируя, мой александрит.

— Идём, — сказала бледная Летлима, цепко взяв меня за плечи и развернув. — Нельзя мешать совам. Сейчас… сейчас мы ничего не можем сделать. Идём послушаем, что скажет этот…

— Я не скажу вам ни слова, — каркающе заявил Вердал.

— Ты провалился, — властно проговорила Матильда. Лицо её сияло. — Ты не сможешь привести в Лес Крысиного Короля!

— Крысиного Короля?!

Вердал запрокинул голову и захохотал истерично, раскатисто.

— Вы идиоты, вы все! А я буду Большим Волком!

— Большим Волком? — недоумённо переспросила, болезненно вцепившись в мои плечи, Летлима. У неё было белое, словно снег, лицо.

Вердал рванул из пут, как отчаявшаяся в паучьем коконе муха, но заклинания держали крепко.

— Ты кончишь в тюряге, парень, — покачал головой офицер. — Не буянь, повредишься.

— Большим Волком? — повторила Летлима.

Вердал смеялся, смеялся, смеялся, и его смех переходил в булькающую рыхлую истерику, а из здорового глаза текли по обожжённой щеке слёзы.

— Я Большой Волк, — говорил он исступлённо. — Это моя дорога!

Офицер, цокнув языком, утёр ему лицо платком и влил в рот немного воды. Тогда Вердал вдруг успокоился, будто его выключили, — и заговорил.

lxxvii

Ему было семь, когда родители поехали в Рваные горы, за Звенящие ручьи, к оракулу.

Оракул была стара и уродлива, как сказочная ведьма. На длинных седых космах у неё лежал венок, сплетённый из четырёхлистного клевера, а на груди — золотое ожерелье с перьями, когтями и каменными бусинами. Все её руки, длинные и крючковатые, изрисовали заклинательскими узорами, ногти выкрасили серебром, а на лбу вычертили синим закрытый глаз.

В пещере плохо пахло: сыростью, плесенью и затухшим в бадье грязным бельём.

«Молоко на губах не обсохло, а всё туда же,» проворчала старуха.

Она закашлялась и кашляла долго, хрипло и влажно, пока не выплюнула на землю чёрный сгусток металлически блестящей тьмы. Потом оракул взяла Вердала за руку, тронула холодными пальцами его лицо, и синий глаз на её лбу открылся.

В том глазу было бескрайнее ночное небо, и слепящие зимние звёзды, и снег.

«Я вижу твоё имя в книгах, — сказала оракул. — Я вижу твои пальцы в шерсти Большого Волка. Я вижу зверей, бегущих от тебя в страхе, но почтении. Я вижу, как Принцесса Полуночи встаёт перед тобой на колени.»

Потом она засмеялась.

Разве что глупец не мечтает поймать Большого Волка.

Его портрет на стене каждого школьного кабинета, на первой странице Сотни, в журналах и Храмах. Он — сильнейший из всех; его голосу покорен всякий житель Леса; в нём, говорят, дух легендарного воителя, в нём великая сила, в нём правда, в нём истинный путь и звезда, к которой идёт всякий двоедушник.

То важная судьба, судьба с большой буквы. Разве можешь ты этого не хотеть?

Особенно, если ты щуплый мальчишка из простецкой семьи, который не видел ничего краше волчьего парада и того, как в Долгую Ночь сияет корона в волосах Принцессы Полуночи.

«Я буду Большим Волком, — сказал Вердал, щурясь от солнца и будто пробуя эти слова на вкус. — Я буду Большим Волком!»

Его родители были простые крысы, и, хотя предсказаниям оракула не принято верить до последнего слова, они желали сыну добра. Семья переехала в столицу; отец взялся за две работы и возвращался домой худой и чёрный, а мать строчила ночами на машинке, зато Вердал пошёл в гимназию и занимался с мастером лично. Потому что Большому Волку — большая дорога: перед ним откроет двери столичный университет, и нельзя же ударить в грязь лицом.

У гимназистов, всех как на подбор детей хищников первой десятки, были кожаные портфели, готовальни с золотом и допуск в главную городскую библиотеку. Они бывали на дорогих курортах, они были одного круга и смотрели на Вердала со смесью жалости и недоумения, но это только пока: пройдёт всего несколько лет, и они станут в лучшем случае волками, а он…

А он будет Большим Волком. И они все — они все! — будут вспоминать с ужасом, что смели смеяться над ним.

Они все встанут перед ним на колени. Или будут прыгать на задних лапках, как цирковые шавки, и смотреть с обожанием.