Долгая ночь

Я сопротивлялся. Брыкался и размахивал кулаками. Выкрикивал что-то хриплым голосом… Меня били в зубы, так что губы мои были в крови и распухли.

Я пытался сказать им:

— Погодите… теперь я на вашей стороне! Возьмите мою одежду и оставьте меня в покое, но дайте мне позвонить в полицию! Я знаю, кто убил моего брата! Это сделали нацисты!.. О Боже, пусть меня отпустят!

Но кругом было очень шумно. Ревели автомобильные гудки, кричали парни, звенели трамваи, кто-то свистел. И со всех сторон напирала толпа, жаждавшая увидеть, как выглядят настоящие пачучос, когда из них выпускают кишки.

Меня затащили в круг и начали с силой толкать из стороны в сторону. Я упал и почувствовал удар ногой в живот. Кто-то запустил камнем мне в спину. Я пополз назад, к стене, и в этот момент другой камень угодил мне в ногу. В толпе покатывались со смеху.

«Я же на вашей стороне, — проносилось у меня в мозгу. — Пожалуйста, позвольте мне быть с вами!»

Иногда случается, что людям во время войны не позволяют перейти на другую сторону.

Прибыла полиция. Подъехала патрульная машина, завывая сиреной. Звук её усиливало эхо, отражённое от соседних домов.

Толпа расступилась, давая возможность полиции проехать. Во всеобщей сумятице я вырвался и помчался вдоль аллеи. Кто-то заступил мне дорогу. Я ударил его изо всей силы кулаком, потерявшим всякую чувствительность. Человек упал.

Я рыдал. Одежда на мне была порвана. Я бежал и ощущал на губах вкус крови. Снова я увидел Джо, лежавшего неподвижно в ожидании отправки в морг. Я же продолжал бежать, преследуемый разными болезненными видениями. Затем споткнулся о какую-то изгородь и упал, заполз в густой кустарник и затаился, уткнувшись носом в землю…

Только к полуночи полиция смогла очистить улицу и открыть её для движения. Полицейские сирены выли беспрестанно.

Какие-то люди пришли и забрали Джо. Я слышал, как кричала мама. Тоска разрывала мне сердце.

О мама, если бы я мог сейчас погладить тебя по голове… Если бы я ничего не сказал Джо, он был бы жив сейчас.

Но я не мог пойти к ней сразу. Оставалось дело, которое нужно было провернуть. Ночь только вступала в свои права, и не всё ещё было кончено.

Я с трудом поднялся и пошёл назад по тихим аллеям. Прохожие мне не встретились. Я вошёл в кафе «Счастливое место» и остановился в дверях. Буфетчик поднял голову.

— Проваливай отсюда, малый, — сказал он, увидев мою изодранную одежду. — Ты несовершеннолетний, а сюда вот-вот нагрянет полиция.

Меня мало интересовало то, что он говорил. Я внимательно разглядывал публику, которая располагалась в кабинках.

В одной из них сидел Вердугос с какой-то пышной блондинкой. Перед ними на столе стояло пиво в бокалах. Вердугос чему-то смеялся.

Увидел я и Сэма — худого, с покрасневшими глазами. Его небритое лицо блестело от пота. Он стоял возле бара и наливал себе рому в стакан.

Был там и Пьетро Массинелло со своими крохотными колокольчиками и маленькими собачками. Он сидел на столе и лакал вино из какой-то плошки, задрав кверху рукава яркой рубашки. Колокольчики на нём вызванивали залихватскую мелодию, которая мне казалась грустной. Музыкальный автомат громко выдавал мотив «Ла Компаньера».

Я стоял и смотрел. Мне попался на глаза Джилберт Рамирес — огромный, угрюмый и сильно пьяный. Всё кафе как-то болезненно пульсировало, наподобие боли в порезанной руке, которая начинает нарывать и болеть.

Я взглянул на Вердугоса и увидел, что он пьёт пиво. Посмотрел на Пьетро Массинелло. Он не пил никогда. Он просто пел и танцевал, да ещё дурачился. Сэм, как всегда, пил ром. То был ром особого разлива, который никто больше здесь не пил.

Музыка прекратилась, а я остался стоять в дверях подобно мухе, запутавшейся в паутине. Пот заливал мне лицо, и я усиленно моргал глазами, чтобы он не мешал смотреть.

Сэм обернулся к автомату, шаркая ногами подошёл к нему и сунул в прорезь пятицентовую монету. Он не стал её проталкивать сразу. Там на выбор было двадцать четыре мотива, и Сэм осоловелыми глазами читал названия, выбирая какой-то из них.

Я ждал. Затем подошёл к нему сзади на несколько шагов и позвал:

— Сэм.

Он обернулся.

— Ты пьёшь ром, Сэм, — сказал я.

— Конечно, я пью ром, — подтвердил он.

— Ты единственный из всех, кого я здесь знаю, пьёшь ром.

Сэм захлопал глазами. Я чувствовал, что все посетители кафе смотрят на меня, разглядывая мою фигуру нетрезвыми глазами.

— Конечно, — сказал Сэм. — Я пью ром. Ну и что?

Я сглотнул и закусил губы.

— Значит, это ты перед последними беспорядками вызвал полицию?

Сэм глянул по сторонам.

Я сказал ему:

— Ты, однако, себе на уме. Все думают, что ты просто пропойца, паршивый пьянчужка, никчёмный бродяга. Где уж тут догадаться. Никто не станет подозревать старого алкоголика. Вот взгляни на Вердугоса, он ведь похож на человека непорядочного. Но такой тип, как ты… нет. Нет!

— Ты что, шутишь? — спросил Сэм.

Но было видно, что он заволновался.