Долги отдающий

— Ну и хорошо.

Он завернул коробку в одну газету, потом во вторую, крест-накрест перевязал веревкой.

— Закрепишь на багажнике и… А пока давайте по пять капель. Колбаса, хлеб, минералка. — Он стал вытаскивать продукты из своего портфеля, раскладывать их на столе. — А конфетная коробочка пусть пока в столе полежит…

Выпили по одной, по второй хорошего коньяку из маленьких хрустальных стопок. Поразмышляли о том, что делать с пленницей. В принципе она о нас ничего не знает, доверительных разговоров мы при ней не вели, можно усадить ее в машину, поплутать по городу и выпустить. А можно попытаться узнать, чья она дочь. Авось и с нее навар получим.

— Я поговорю с ней по душам, — сказал Макс. — Все спокойненько выведаю… Но завтра. Сегодня, Санек, ты с ней побудешь здесь — никакого хамства, предупреждаю! А Костя прямо сейчас поедет к оптовику.

Конфетная коробка, завернутая в газеты, перекочевала из стола в мои руки.

— Он мне за нее деньги должен дать, да?

— Кто? — непонимающе взглянул на меня Макс. — Ах, ты вот о ком. Нет, он тебе ничего не даст, — и Макс почему-то заулыбался. — Ничего не даст. Деньги потом будут. Езжай.

Так я очутился на Третьей Сигнальной улице. До старого универсама оставалось проехать полтора квартала, когда на меня вылетел серый «вольво».

7

Падунец сидел у окна и философствовал на тему, что никогда не поздно начинать новую жизнь. Дело даже не в том, что он создает новую семью. В другом дело. Он, Падунец, все годы мечтал быть материально независимым. Тяжелыми путями шел к этому. На воле — РУДУ мыл, в неволе — лес валил. Было такое. Потому что законы наши не допускали, чтобы человек был независимым. Ни в финансовом, ни в других планах. Законы ковали из человека раба, уничтожали его как личность. Надо было их обходить…

— Я не слишком сложно говорю?

Федор Савельевич говорит не сложно, даже малость топорно, но доходчиво. Пусть никого не волнует, как он добыл первоначальный капитал. Тут одно сказать можно: никого не убивал, крови на деньгах нет. Добыл — и все тут. Потом рискнул, вложил всю сумму в одно дельце, получил сумасшедший навар, такой, что и сам не ожидал. Тогда, три года назад, это было возможно. Жадность не сгубила, вовремя остановился, снял все деньги, нашел для них уже новые обороты и ни разу не ошибся.

— Теперь вот, парень, будет у меня свое дело. Без всяких случайностей жить начну. Хватит случайностей! Налоги — и те до копеечки пусть у меня высчитывают, на хитрости не пойду. Буду платить и получать. И знать, за что плачу и за что получаю. Ты мне Гнусавого найдешь?

Мы сидели в палате и пили водку. Врача, Илью Сергеевича, волновали только наши болячки, всего остального он как бы не замечал, и больничного режима как такового тут не было. Да и зачем он в маленькой платной больнице, где лежат вполне зрелые и соображающие люди?!

К тому же для пития был повод: Федор Савельевич, залечив задницу, ждал, когда за ним приедет невеста и увезет домой. Он и поставил отходную. Коньяк не пил, терпеть не мог: "Уже не перестроюсь, хоть и надо бы для антуража. Вырос ведь на беленькой". Водка была хорошая, «Кремлевская», она-то и развязала мне язык:

— Я никого искать не буду. Кто мне эту кличку дал — узнаю, поговорю с ним. Я тот человек, которого вы ищете, я, понимаете?

— Ты — Гнусавый?

— Покончено с Гнусавым. И вообще со всем покончено. Я тоже начну новую жизнь.

— У тебя, парень, и старой еще за плечами не было.

— Ну да!

— Ладно, это не мое дело. Ты приходишь ко мне? Не обижу, даю слово! У меня, знаешь, какое слово?! Железо! Мы с тобой, парень, такой сервис организуем! Ну какой только можно! Чего тебе надо для этого?

— Набросать на листке? — Я потянулся к авторучке.

— Нет, по пьянке ничего не надо делать. Запиши лучше мой адрес, телефон, и когда выпишешься — приезжай.

Синяки сходили с лица быстро, Бабашвили накануне мне сказал, что дня через четыре я, если очень того хочу, могу уехать домой.

— Потом приедете, вынем у вас скобочку из скулы, кое-что подшлифуем… Но, повторяю, это если вы очень хотите от нас уехать. Я бы не советовал. Побудьте здесь еще недели две до конца лечения.

Меня страшно тяготило безделье, я не привык валяться просто так, даже этот рай мне уже наскучил. Ананасовый сок, персики, иные заморские фрукты, которые я раньше видел лишь на витринах, здесь стояли в каждой палате. Я уже с неприязнью смотрел на них.

— Доверяй, но проверяй, — говорит мне Падунец и вновь разливает по рюмкам. — Чем докажешь, что ты Гнусавый?

— Я не буду этого доказывать. Я тебе лучше докажу, что я — мастер, понимаешь? Мас-тер! Я возьму самую разбитую машину…

Федор Савельевич, прищурив глаз, смотрит на меня, потом поднимает вверх указательный палец:

— Стоп, не продолжай! Я все понял. Ты говоришь… Ты прекрасно говоришь! Я уже верю тебе. Только… Ты прости, ладно? Я слышал, что Гнусавый — у него вид как у… Ну, ненормальный он с виду. А ты — ты симпатичный парень.

— Да забудь ты о Гнусавом! — машу я рукой. — С ним — все. Он начинает тоже новую жизнь. Он сбросил лягушечью кожу и стал… Он стал нормальным.