Долгие поиски

— Это правда, что вы послали Боровиковой тему о комиссионных сапрофитах?

— Компроморфных секрефитах, — важно поправила Жанна.

— Ну, и она что?

— Побежала к нашему и. о. советоваться, есть такие секрефиты в природе или нет.

— Ну, смотрите, как бы она Рыконду не пожаловалась.

Сергей Павлович Рыконд — наш директор, сорокалетний член-корр. Ростом чуть выше нашего и. о., но в остальном полная противоположность. Главное — предельно живой. Курносый, лицо мальчишеское, солидности ни грамма. Когда его только назначили и он попытался усесться в полагающуюся ему по чину персональную «Волгу», важный шофер с почечными отеками на лице обругал его презрительно и не хотел пускать. Но ошибаются те, кто верит внешности и принимает его за своего парня. Иногда с ним бывает: вклинится в кружок молодежи, анекдот расскажет — он вообще человек неожиданный, но в сущности суров. А иногда и жесток.

Был такой профессор Акентьев, звезд с неба не хватал, но зато маститый до предела: с Павловым (настоящим) встречался, с Орбели — ну и постепенно снижался, так что когда у нас Рыконд появился, одна оболочка от профессора оставалась, а внутри пустота, но зато солидность и импозантность росли на глазах: борода появилась, черная ермолка, чуть ли не стоячие воротнички стал носить — украшение всех институтских президиумов: А Рыконд как появился, так сразу и выгнал, какого-то зеленого доктора наук из Иркутска выписал, а на ученом совете объяснил: «Пустыни, в которых даже не встречаются оазисы, нам не нужны». Все отделы института Рыконд пробудить пока все же не смог — два года он у нас всего, — но постепенно доберется, думаю. Тот же и. о. Павлова ждет своего конкурса с трепетом, после долгой спячки тремя статьями разразился.

А уж у самого Рыконда работа кипит: две монографии, доклады в Женеве, в Беркли, в популярных изданиях то и дело интервью. Конечно, некоторые у нас презрительно пожимают плечами: «Не директор, а рекламный агент». Но ведь не может же такой человек врагов не нажить… Да, но хоть Рыконд человек неожиданный, в нашем случае его реакцию предсказать можно: Боровикова — дама эффектная, чем-то даже на Наталью Гончарову похожа, а уж перед директором хвостом вертит — ветер поднимается!

Из института мы с Жанной вышли вместе. Нам почти по пути, но раньше я не придавал этому значения: то чуть задержусь, то раньше выйду — вот и едем врозь. И сегодня она замешкалась одеваясь, но я будто случайно подождал, и мы вышли вместе.

Под руку я Жанну не взял, но мы шли рядом.

— Слушай, Синекдоха, ты когда еще в баскет играла, наверное, фолила зверски?

Почему я это сказал? Ничего другого в голову не пришло? Или подумал, что случай с запиской тоже вроде фола, и теперь нам будут кидать штрафные?

— Что вы, Алексей Кириллович, все Синекдоха да Синекдоха! Какая я Синекдоха?

— Короткохвостая, вот какая. А какой я Алексей Кириллович? Будто старец. Нельзя, что ли, просто Лешей звать?

— И в институте тоже!

— Конечно.

— Ну что вы, нельзя. Вы же с верхним образованием, научный работник, уважать полагается.

— Плевать на уважение.

— Ну да, все услышат, что на «ты», сразу подумают…

— Ну и что? Пусть думают.

— Мне-то что. Вам может быть неприятно.

— Опять «вам». Ты меня просто пугаешь. Я по привычке себя молодым считаю, а оказывается…

— И. о. услышит, шум подымет. Он на субординации помешан.

— Ничего, придется проглотить. Это уж наше дело, как друг друга называть.

«Наше дело» — хорошо звучит!

На автобус стояла длинная очередь. Первый снег под ногами прохожих растаял, но на газонах еще лежал. Пахло морозом. Хорошо!

— Слушай, пойдем пешком.

— Пойдем.

Выговорила наконец «пойдем», а не «пойдемте»! Хотя это еще, конечно, ничего не значит.

Мы шли, сталкивались плечами, иногда толпа нас разъединяла, тогда мы искали друг друга, протискивались между прохожими.

— Дай я тебя за руку возьму, а то все время расталкивают.

Я люблю ходить, по-детски держась за руки. Настроения и чувства передаются мгновенно из пальцев в пальцы — куда там чинному гулянию под руку!

Мы дошли до памятника «Стерегущему» и свернули в парк. Жанна осторожно ступила на незатоптанный снег, оставила четкий след.

— Знаешь, Синекдоха, у эскимосов есть обычай: в знак любви нужно протоптать снег до земли. Там снег толстый, знаешь как трудно! — Я люблю придумывать небылицы, причем сообщаю их всегда с самым серьезным видом.

— Значит, эскимосским донжуанам у нас раздолье, да?

— Точно. У нас надо бы наоборот: из снега домик построить. Бывает, за всю зиму не наберешь. — Я скатал снежок. Влажный снег легко лепился. — А еще у них такое колдовство: слепить снежок в форме сердца, подбросить и попасть стрелой. Действует, как у нас приворотное зелье.

Я подбросил снежок.

— Хорошо, что стрел нет.

— Что ж хорошего? Сейчас бы и приворожил.

Конечно, я шутил. Но мне приятно было шутить на эту тему, так что получалась не совсем и шутка. Я снова взял Жанну за руку. Несколько минут мы шли молча. Аллея повернула, и мы опять оказались на проспекте.

— Слушай, Синекдоха, а давай зайдем в спортивный магазин: может, там стрелы продаются!