Долгие сказки

Мы и друзьями-то не были. Играли иногда вместе, лазали по оврагам в поисках древних монеток и кованых гвоздей. Серёга смотрел на меня чуть свысока — он ведь на целых три года старше. Со скуки, когда все его настоящие, «большие», друзья заняты, брал с собой в экспедиции, делился книгами, показывал, как работает его новейшее изобретение. Или это мне казалось, что свысока и со скуки?

Мой отец часто писал статьи для Science. После одной из публикаций его пригласили на Ириду — преподавать в лучшем, пожалуй, университете Диаспоры. Мне было четырнадцать, мы улетели с Земли, и за год-другой я потерял из виду всех земных друзей-приятелей. Сколько раз вспоминал о них, о том же Серёжке. Где он? Как? Но найти его так и не собрался.

А он сидит сейчас передо мной — уставший от первого перелёта, в неуютном, словно с чужого плеча, дорожном костюме, угловатый, худой, с большой залысиной, с причудливыми татуировками на запястьях. Застенчиво улыбается. Ему сорок два земных года, а выглядит лет на десять старше. Ему неловко здесь, в этом кафе, среди людей, летающих всю жизнь и почти всегда первым классом. Ему неловко, что я, человек, о котором писали в газетах и ещё напишут, уделяет ему внимание, да и то лишь в память о детской дружбе. Ему неловко… Серёжка смотрит на меня, как я на него когда-то.

— Серёг, а багаж с тобой летит, или ты грузовым отправил?

— Какой там багаж, Тим-Тим, налегке лечу. Всё своё ношу с собой, — он кивнул в сторону тощего пыльного рюкзачка.

Ну вот, я снова поставил его в дурацкое положение. Надо бы спросить его приват-адрес. Нет, неудобно, не сейчас. Разыщу через справочную этой заштатной планетки, напишу письмо, расспрошу, как он живёт, о себе расскажу. Серёжка обязательно ответит, он ведь земной, а все земные любят письма писать — обстоятельные, неторопливые, длинные. Будем общаться, потом снова встретимся, но уже безо всякой спешки, не на краешке стула. На тот же Прометей его можно позвать или ко мне. Надо его расшевелить, вытащить из болота, наверняка он ещё на многое способен. Надо помочь.

Мы болтаем о пустяках, о королях и капусте, как он любил говорить. Вспоминаем детство. Его усталости, застенчивости как не бывало, он улыбается, рассказывает забавные истории — тот самый Серёга, те же озорные искорки в его глазах. Мальчишка из соседнего дома, с которым мне так хотелось дружить. Он даже согласился на кофе по-ирландски, но допить его не успел. Бесполый металлический голос откуда-то сверху объявил:

«Пассажир Сергей Кравченко, зарегистрированный на рейс номер 16В314СХ, срочно пройдите на посадку. Зона «Гайя‟, выход номер 119а. Посадка на рейс окончена. Повторяю: пассажир Сергей Кравченко, зарегистрированный на рейс номер 16В314СХ, срочно пройдите на посадку. Зона «Гайя‟, выход номер 119а. Посадка на рейс окончена».

Мы простились, обнялись тепло и коротко, Серёжка побежал к своему выходу, я не спеша пошёл к своему. Показал сотруднику астрокомпании карточку первого класса, он проводил меня в купе. Лайнер старый, тесновато, но до Прометея всего двенадцать с половиной часов пути, потерплю. Серёга вон в общем салоне летит до этой своей 16СХ4898491. Часов сорок, наверное, если не больше.

Странный выбор для первого космического путешествия. Я открыл на терминале планетарный каталог Млечного Пути, стереосхему шестнадцатого района. Карликовая частная монопланета, даже поменьше той, на которой мы случайно встретились. В Конфедерацию не входит. Регулярные пассажирские рейсы — раз в три земных месяца. Официального наименования нет, прозвище — Атропос. О боги, нет! Ну почему так?!

Земляне прозвали её в честь богини, обрезающей нить, третьей дочери вечной Ночи. Планета Атропос — одна из немногих, на которой для смертельно больных людей, почти людей и совсем не людей разрешена эвтаназия.

Одесса — Москва

22 августа — 28 сентября 2015 года

Песня вечерней реки

Днепр в Новгороде узкий, уютный. Гоголевская птица без труда перелетит тихую реку. Выше по течению, далеко от границ старого города, за Цыганской горой, начинается страна заливных лугов и мимолётного моего, призрачного счастья.

* * *

Солнце прячется за дома. Пора. Переулками я спустился с Софийского холма на Подол, на безымянную площадь за Трубежским оврагом. Долго стоял на Новом мосту, смотрел на игру синих и золотых бликов.

В дальнее Заднепровье забрёл случайно ещё в юности. Я готовился к первому своему фотоконкурсу, ездил по стране, по миру, снимал. Новгородский приятель Славик предложил пожить у него несколько дней, поймать хороший рассвет над рекой. Самые красивые рассветы бывают утром перед непогодой, закаты — после целого дня дождей, когда расползутся под вечер тучи и, глядя снизу вверх, с горизонта, зажжёт их заходящее солнце. Но закат, мол, видят все, а рассвет — только дворники, рыбаки и фотографы.