Долгие сумерки путника

Редко бывает, чтобы утром я не проснулся от болезненной эрекции члена. В моих снах он превращается в чудесное оружие, проявляя эту упомянутую почти юношескую витальность. И не раз, когда донья Эуфросия поднимается с чашкой шоколада — мой завтрак, — этот молодчик не хочет разоружиться, и я должен прятать его, как прячет убийца свой преступный кинжал.

Живу по-стариковски, но сны у меня двадцатилетнего. Бывают люди, застрявшие в своей молодости. Другие уже рождаются старыми, например Овьедо, хозяин нашей истории.

Один поэт из друзей Брадомина, слепой, с фамилией не то португальца, не то марана, самый остроумный из всех них, говорит, что слово «старый» придумано недавно. Да нашествия мавров люди в Испании умирали на войне, на поединках, состязаясь в храбрости, от несчастного случая или от руки разъяренного рогоносца. Если кто-то доживал до седин и преклонных лет, его называли не «старым», а удачливым или мудрым. Неприятного сословия стариков не существовало. Слепой поэт утверждает, что мавры принесли страсть к числам и с той поры, к сожалению, всё считают десятками, включая человеческую жизнь. В конце концов мы стали верить цифрам, а не истине. И, возвращаясь к моему примеру, — Овьедо, который уже в двадцать лет был мокрой курицей и был способен держать в руках только саламанкское перо, следовало считать «молодым», а Кортеса или Писарро в Мексике и в Перу, в апогее их славы, коль судить по цифрам, называть «старыми».

Но вернемся к прежней теме, мой пенис подобен дверному молотку из толедской стали того сорта, который все выдержит — пожар в доме, разгром, учиненный маврами, лисабонское землетрясение. Он несокрушим. Дом разрушен, а он все так же сверкает на солнце. Мой член послушен телу и снам, а не моей воле или воспитанию родовитого кабальеро. Много раз он забегал вперед и возвращал меня к жизни. Надо его слушаться, он знает, что делает.

В последнюю неделю он, кажется, расположен отвлечь меня от чрезмерных литературных занятий — воспоминаний, которым я предаюсь. Слишком уж часто напоминает о своем существовании. Я даже изрядно похудел, он явно отнимает у меня много сил.

Я надел парадный черный костюм (бархатный, тот самый, в котором я был на аутодафе). Нанял карету у братьев Фуэнтес, ту самую, в которой меня несколько раз возили в бордель в Кармону, и приказал ехать в монастырь Санта-Клара. Перед Лусиндой я предстал в наилучшем виде, словно бы заглянул мимоходом по дороге на важное заседание Верховного суда.

Я преподнес ей букет роз и сказал, что заехал лишь поблагодарить за ее посещение моего дома в трудную минуту.

Я был совершенно спокоен в отличие от прежних встреч с ней. Разговаривал и вел себя пристойно — держась естественной дистанции пожилого человека, намеренного восстановить и должным образом упрочить то, что не может быть иначе как дружбой.

— Хотя ты, наверно, этого не знала, мне было в те дни очень плохо. Было стыдно самого себя. Твой приход меня успокоил, и ты не представляешь, сколько страниц я исписал с тех пор.

— Ваша милость льстите мне, я могу возгордиться!

Поскольку я знал, что по четвергам она навещает своего дядю, я пригласил ее перед этим визитом отужинать у меня.

На следующее утро я сам отправился на Ареналь, чтобы выбрать креветки и другие дары моря и поискать сладкий нежный цикорий, который, говорят, привозят из Франции.

На прилавках для рыбаков (следовало бы сказать «для мух») надо смотреть в оба, потому что мошенничают они беспардонно. Уверяют, будто барка «только-только прибыла из Сан-Лукара», а на самом-то деле приносят рыбу, которую освежили в Гвадалквивире, и она, не пройдет и четверти часа, будет вонять, как мавр, привязанный к нории[83]. Они без труда обманывают доверчивых фламандок, которых разбогатевшие в Индиях дельцы нанимают в кухарки, как в благородных семьях.

Меня там знают сызмальства, и, я слыхал, некоторые из этих плутов называют меня «горе-моряк», прозвище, заслуженное моими известными неудачами на море.

Одному из них, который отрицал, что его морские раки несвежие, я сказал: «Ты их видел самое большее на берегу, а я с ними встречался под водой…» И на том спор прекратился.

Я истратил столько, сколько у меня уходит на месяц обычного питания: раки-отшельники, самые крупные креветки, уже упомянутые морские раки, несколько крупных устриц для украшения. Баклажаны с чесноком, цикорий из Франции, грибы к вину из Аланиса[84] (я приказал доставить большую бутыль). В мясном ряду я купил бараний окорок средних размеров, который донья Эуфросия начинит стручковым перцем и зеленью и отдаст испечь в пекарне еврея на Калье-де-ла-Вида. Нашел также хорошие телячьи почки и мозги, чтобы пожарить их на закуску.

В общем, немного — нынешняя молодежь ест мало, и если ест, то самую нежную пищу. Такова мода.